Скопа Московская
Шрифт:
* * *
Всю вторую половину дня мы провели в седле. Ждали новой атаки поляков, вот только её так и не было. Враги ограничились обстрелом из всех орудий, обрушив на наши передовые крепостцы настоящий ливень ядер. Наши пушкари огрызались оттуда, но самые мощные орудия стояли в гуляй-городе, и они тоже не молчали. Так что от этой перестрелки по меткому замечанию Паулинова никакого толку, кроме расхода пороха и ядер не было.
— У ляхов их всяко меньше будет, — заметил старый пушкарь, — так что нехай палят себе. Мы же завсегда из Москвы
Тут он был прав. Вместе с войском из Можайска в Коломенский лагерь пришли несколько тяжело гружёных подвод с порохом и ядрами для наших пушек. После бегства младшего брата царь дал мне, что называется, полный карт-бланш, и выполнял едва ли не каждое моё желание. Кроме двух, пожалуй, едва ли не самых важных. Он не слал мне ни денег ни подкреплений, хотя я пару раз отправлял людей в Кремль, прося хотя бы ещё пару сотен стрельцов. Однако отдав мне рязанских дворян вместе с Прокопием Ляпуновым, царь Василий решил, что хватит с нас подкреплений. Придётся воевать тем, кто есть, точнее тем, кто остался.
Осталось, конечно, немало. Я рассчитывал, к примеру, что после бегства не досчитаюсь большей части солдат нового строя. Но нет, больше половины из них побежали в гуляй-город, спеша укрыться за его стенами. Там их встретили не особенно ласково, однако и не гнали обратно в поле и казнить никого не стали, вопреки уложению и порядку. Их собирали в привычные десятки и сотни и отправляли ближе к обозу на переформирование. Там солдат уже ждали унтера и офицеры, кому удалось покинуть поле боя. Они должны были попытаться окончательно привести беглецов в чувство, чтобы те снова вышли из гуляй-города. То-то был бы сюрприз для ляхов. Правда, не вышло, но потому, что враг не явился драться дальше, вины солдат нового строя в этом, конечно же, не было.
Вырвались и многие из дворян и детей боярских, кого я повёл в атаку на гусарию. Они собрались в тылу, привычно отыскивая земляков, сбиваясь в сотни, которые, правда, порой насчитывали меньше десяти человек. Такие вот теперь у меня сотни.
Я глядел на сильно поредевшую конницу — основную ударную силу нашего войска, и понимал, решительного разгрома добиться не удастся. Слишком измотаны, слишком изранены, кони у многих едва держатся, да и сами дворяне, даже те, кто нашёл в себе силы в строй встать, немногим лучше. Я повёл их в бой и завёл в западню, увлёкся, оказался беспечен. Головокружение от успехов — очень верное выражение, и ещё одно про одного битого и двух небитых, которое понимаешь только после того, как тебя самого побили. Жолкевский, я уверен, он командует польской армией, научился противостоять мне на собственных ошибках, учёл опыт Клушина и Смоленска. Я же продолжал воевать, что называется, по накатанной, за что и поплатился. И добро бы только я сам, так ведь под раздачу попали дворяне и дети боярские, что пошли за мной, поверили в меня. А самое неприятное, верят до сих пор, я видел это по их взглядам. Все честно глядели мне в лицо, ожидая новых приказаний.
Наверное, ударь сейчас Жигимонт гусарией, мы не устояли бы. Поместная конница точно не выдержала бы удара, а пехота была слишком не стойка в съёмном бою. Пока нас спасали лишь две выдвинутые вперёд крепостицы, где вели артиллерийскую дуэль с ляхами наши пушкари. Паулинов рвался туда, да и Валуев тоже, однако обоим я запретил. От шального ядра никто не застрахован, а терять хотя бы одного из них я себе
Наёмники вышли из боя в полном порядке и сейчас расселись в своём лагере, занимаясь починкой оружия и снаряжения для нового сражения. Как военные профессионалы они просто ждали нового приказа, и не важно им, подчас, каким тот будет, и с кем придётся воевать прямо сейчас. Главное, чтобы платили хорошо и исправно. Я себе этого позволить не мог, однако пока они верили моим обещаниям, вот только надолго ли их хватит, если на нас и завтра навалятся с той же силой, что и сегодня.
Заминку кавалеристов Делавиля и то, что полковник Горн вовсе не повёл в атаку, спасшую поместную конницу, своих хаккапелитов, я предпочёл не заметить. Ничего не стал высказывать Делагарди, который на военном совете, собранном мной, когда солнце наполовину скрылось за горизонтом, говорил мало и был мрачен, как туча.
— Солдаты ропщут, — честно сообщил он мне перед советом. — Многие не верят в победу. Клушино показало, что мы можешь побить поляков, но Смоленск не стал убедительной победой, а трофеи оказались хуже, чем всем бы хотелось.
Конечно, всем хотелось захватить королевский лагерь — уж там-то было чем поживиться, куда существенней, нежели в осадных станах Дорогостайского и братьев Потоцких.
— Сегодня же день сражения ничего не дал, — продолжал говорить, словно гвозди в гроб вбивал, Делагарди. — Потолкались на поле и отступили. Никакого результата. Завтра немцы могут отказаться выходить в поле. За шведских солдат я уверен, а вот наёмники, — пожал плечами генерал, — на них положиться можно лишь, когда исправно платишь.
Намёк был более чем прозрачный, однако денег мне царственный дядюшка не прислал ни полушки, несмотря на все мои просьбы и челобитные от дворян и детей боярских, а также коллективное письмо немецких наёмников.
— Один день, Якоб, — решительно произнёс я, и решительности в голосе моём было куда больше, нежели я испытывал на самом деле. — Надо встать между крепостицами, не дать полякам пройти между ними. Когда навалятся совсем сильно, отступить в гуляй-город, там мы примем последний удар.
— Если гусары войдут внутрь, будет резня, — выдал очевидное Делагарди. — К тому же, у них достаточно казаков и прочих людей, привыкших драться пешими и без строя.
Правда, если дойдёт до боя в самом гуляй-городе, наёмники, скорее всего, будут драться не хуже остальных. Жить-то всем хочется, а гусары с казаками вряд ли пойдут с ними на переговоры, особенно казаки, которые попросту не поймут что там им немцы лопочут.
На самом же военном совете мрачный Делагарди едва ли произнёс десяток слов. Коверкал он их немного сильнее обычного, что выдавало его волнение.
— Ночью надобно побольше людей в караулы, — первым делом высказался на совете князь Хованский. — Ляхи ночью могут казаков или венгерцев подослать, чтобы они стену гуляй-города и передовых крепостиц наших подожгли или петардами подорвали. Пороху Жигимонту хватит на это вполне.
Память князя Скопина тут же подсказала мне, что венгерские гайдуки и казаки как нельзя лучше подходят для подобных дел. И то, что у Жигимонта в армии они есть, а у нас — нет, весьма скверно. Противопоставить им я мог только спешенных дворян поместной конницы, что и собирался сделать.