Скопа Московская
Шрифт:
Тут Потоцкому крыть было нечем. Жолкевский даже не стал говорить, что предупреждал его о подобном подлом вероломстве московитов, да Ян не послушал опытного гетмана польного. Как бы ни относился к нему Потоцкий, однако он признавал, что Жолкевский офицер опытный и к советам его, даже если они звучат не слишком приятно, лучше прислушиваться. Как это было сегодня. Хотя бы причин для упрёков не будет.
— Что же вы предлагаете, пан гетман польный? — взял на себя роль миротворца король, веля слугам наполнить бокалы офицеров. Всё же сегодня у них праздник, а не воинская рада.
—
— Но кого куда посадить? — спросил Вейер. — Мои ландскнехты захотят за это дополнительную оплату, а мне и так пришлось платить им из собственного кошелька, иначе они не желали выходить в поле ночью. Гайдуки и казаки понесли тяжёлые потери этой ночью и загнать их в эти крепости под огонь из московитского лагеря будет также непросто.
— У нас есть ничего не делавшие сегодня московитские стрельцы, — напомнил Жолкевский.
— Им можно доверять? — приподнял бровь Лев Сапега. — Сегодня на поле они не сделали ни выстрела, что помешает им вести себя столь же пассивно завтра?
— Огонь московитов из главного табора, — уверенно заявил Жолкевский. — Наши стрельцы для московитов Скопина — предатели, которых никто щадить не станет. Как только они окажутся на расстоянии выстрела из пищали и пушки, уверен, по ним откроют огонь. Да такой, что они вынуждены будут отстреливаться, иначе их перебьют как куропаток.
— Меня устроят оба варианта, — усмехнулся король. — Лучше нету, нежели когда враги убивают друг друга. Вы отлично придумали, пан гетман, завтра же велите московитскому князю, который командует стрельцами, отправить их занимать крепости.
Приглашать к себе князя Трубецкого, как и атамана Заруцкого король не пожелал — много чести московитам. Хотя, честно говоря, если бы сразу задумывал встречу не только как пир, но и как воинскую раду, то Трубецкого позвал бы, всё же тот был достаточно знатен и в отличие от вчерашнего холопа Заруцкого не просто знал себе цену. Он командовал самой боеспособной частью союзнического войска, и пренебрегать им было не слишком дальновидно. Но уж вышло, как вышло, теперь с этим пускай Сапега и Жолкевский разбираются.
— Что помешает московитам вывести в поле свою кавалерию, — усомнился в плане Жолкевского кавалер Новодворский. Он был достаточно опытным офицером, и пускай ничем толком не командовал в нынешнем походе, однако к его словам всегда прислушивались, — и разогнать стрельцов Трубецкого?
— Гусария, — усмехнулся Жолкевский. — Стрельцы пойдут следом за гусарскими полками, которые прикроют их от вражеских глаз до поры, и не дадут московитам атаковать, пока стрельцы не займут передовые крепости.
— Гусарам прикрывать пехоту, — возмутился Потоцкий. — Да ещё и московскую. Это же просто немыслимое дело, пан гетман. Урон чести, который никто не потерпит.
— Потерпят ради общего дела! — срезал его Жолкевский. — Французский король ставил пехоту и кавалерию в один строй и так победил при Кутра.[1] Гусарам же нужно
— Пускай московиты глотают пыль из-под их копыт, — снова вмешался король, поднимая тост.
Сигизмунд был достаточно опытным политиком и знал цену каждому своему слову, и уж точно умел высказаться вовремя. Как сейчас например. Теперь гордецу Потоцкому нечего было возразить, придётся прикрывать гусарами союзную пехоту московитов. Ничего не поделаешь.
[1] Стоит заметить тогда Генрих ещё не был королём Франции, а только герцогом Наваррским
* * *
Делагарди встречал меня в лагере, едва я успел вернуться туда от городьбы. Он терпеливо ждал, пока я умоюсь после битвы, в которой немецкие и шведские наёмники не принимали участия. Ничего не говорил, лишь стоял над душой, всем видом демонстрируя, что дело у него важное и отлагательств не терпящее.
— Ну давай, — сказал ему я, выпрямляясь и стирая с лица и рук пот и кровь, а после кинув испачканное полотенце слугам. — Выкладывай, что у тебя, Якоб?
— У меня была депутация от наёмников, — сообщил Делагарди. — Они выбрали нескольких авторитетных офицеров и в обход полковника Таубе, которому, как они сами мне сообщили, больше не доверяют, принесли мне петицию.
Делагарди вынул из-под колета свёрнутую в несколько раз бумагу. Мне отчего-то казалось, что на ней должен быть оттиснут белый череп, а с обратной стороны написано «Низложен». Конечно, наёмники это не потешные, пускай и злобные пираты Стивенсона, однако вотум недоверия они выразили весьма похожим образом. Наверное, среди них так принято. Ни я ни князь Скопин не были в курсе наёмничьих обычаев.
— И что они пишут в этой челобитной? — поинтересовался я, даже руки не протянув.
Читать бумагу я не собирался, мне хватит и краткой выжимки от самого Делагарди.
— Если кратко, — ответил Якоб, — то наёмники выйдут в поле только завтра. После этого они останутся в лагере, однако воевать и дальше не будут без выплаты жалования. Если пересказать всё, или почти всё, на что они жалуются, то они пишут, что победа, которую ты им обещал, возможно, не будет одержана вовсе, и потому твои обещания большей доли в трофеях ничего не стоят. А потому им нужны деньги здесь и сейчас, как это было перед Клушиным.
— Их собратья-ландскнехты вышли в поле этой ночью, — заметил я, — и сбили нас, что даёт теперь ляхам шанс на победу завтра.
— Им заплатили, — уверенно ответил Делагарди. — Вейер заплатил своим ландскнехтам из собственного кармана.
Будь прокляты все эти наёмники, и дядюшка Дмитрий, угробивший армию под Болховом, заодно! Война — войной, а новости из одного лагеря в другой носятся быстро. Конечно, хорошо, что я теперь знаю об этом, однако то, что мои наёмники так стремительно оказались в курсе дел своих коллег по опасному военному делу с той стороны, меня откровенно пугало. Ведь и там теперь знают о наших проблемах, и о том, что немецкие наёмники со мной ещё только один день, и послезавтра войско лишится едва ли не самой боеспособной части пехоты.