Скопа Московская
Шрифт:
— … уходить! — прорвался, наконец, через забившую голову вату голос моего татарина. — Уходи, князь! Бьют нас! Крепко бьют! Жестоко!
— Без меня всех побьют, — прохрипел я в ответ.
— Нет! — замотал головой Зенбулатов. — Все дерутся, пока ты дерёшься! Уйдёшь — и все рванут прочь. Может, спасётся кто.
Тут он был прав. Видимо, я стал примером для остальных дворян. Они не хотели покидать бой раньше меня. И чести урон, и гордости. Раз воевода дерётся, так и мы должны. Вот, видимо, как думали всадники поместной конницы, которых я повёл в атаку. Кого завёл в эту ловушку. И я толкнул уставшего аргамака коленями,
Видимо, враги устали не меньше нашего. Сопротивление было, конечно, и весьма серьёзное, однако стоять насмерть гусары не стали. Я повёл своих людей на прорыв, рубил направо и налево, забыв о боли и усталости. После придёт расплата, но не сейчас. Сейчас надо рваться вперёд, уводить всадников под защиту тех самых крепостиц, откуда стрельцы и пушки прикроют нас огнём. Дворяне и дети боярские рвались за мной, отбивались от наседающих со всех сторон гусар, рубились как черти. И гибли. Падали под ноги коням, застывали в сёдлах, пронзённые концежами, валились на конскую шею, срубленные саблями. Поддерживали раненных, порой ценой собственных ран и самой жизни.
Высокой, самой высокой ценой, какой только могли, оплатили мы этот прорыв. Да и не вырвались бы, не помоги нам наёмные кавалеристы.
* * *
О том, что наёмников оставили в лагере никто из самих наёмников не горевал. Все помнили уверения воеводы, что они получат большую долю в трофеях в любом случае. А в победу верили все в войске, даже такой отъявленный скептик как Таубе. Но он сейчас вместе с Делагарди воевал против поляков в поле. Кавалерия же стояла и ждала приказа. Правда, отдавать его оказалось некому. Оба командира, которым подчинялись конники Делавиля и Горна, сейчас дрались в поле. И драка там шла прежестокая.
— Быть может, стоит вмешаться? — поинтересовался у шведского полковника Делавиль. — Дела у нашего генерала Скопина идут не лучшим образом.
— Без вас вижу, — отмахнулся Горн.
Говорили они по-немецки, и для обоих язык этот был не родной, хотя изъяснялись оба вполне прилично. Просто с разными акцентами.
Грубость полковника была вызвана вовсе не дурным отношением к французу, сменившему на посту командира наёмных кавалеристов погибшего при Клушине англичанина Колборна. Дело было в том, что Горну и самому отчаянно хотелось повести в бой своих хаккапелитов, однако он имел инструкцию от Делагарди беречь собственных всадников и наёмников. Кинувшись же сейчас на помощь Скопину, он положит многих. Слишком многих. Однако вот так стоять и смотреть, как гибнут русские, было крайне неприятно. Вот и срывал злобу на первом попавшемся.
— Если герцог Скопин будет убит или пленён, — снова начал Делавиль, — то битву можно считать проигранной. Нужно спасать его.
— Я вам не командир, герр де ла Виль, — буркнул в ответ Горн. — Желаете атаковать — вперёд.
— Вы со своими рейтарами не поддержите меня? — как будто из чистой вежливости поинтересовался француз.
Горн предпочёл отмолчаться. Врать не хотел, а правду говорить было слишком неприятно.
— Pourquoi Pas?[1] — пожал плечами под кирасой Делавиль.
Вопрос был явно риторический и ответа не требовал.
— Рейтары! — выкрикнул он. — Пистолеты к бою! За мной!
И вся масса наёмной конницы шагом двинулась в атаку.
Они
Как-то сами собой закончились схватки на флангах. Панцирники и казаки Заруцкого вместе со служившими ляхам калужскими дворянами ушли к себе. Дети боярские, которых вели Бутурлины и рязанцы Ляпунова отступили обратно к гуляй-городу. Даже пехота и та разошлась на позиции. Ландскнехты Вейера ушли под прикрытие пушек королевского лагеря. Стрельцы же вместе солдатами Делагарди отступили к оставшимся целыми крепостцам, оставив таким образом поле боя за собой.
И это прямо-таки взбесило короля. Он швырнул дорогую подзорную трубу себе под ноги и растоптал её. Только щепки да осколки драгоценных линз во все стороны полетели.
— Проклятье! — выкрикнул он. — Это просто чёрт знает что!
Забывшись, как обычно, Сигизмунд кричал по-шведски, однако и для тех, кто не понимал ни слова, всё было ясно и так.
— Это позор, господа! — обернулся он к своему штабу. — Победа была уже у нас в руках, но мы отступили. Уступили поле боя московитам. Что вы на это скажете, пан гетман?
— Кавалерия истощена долгой рукопашной, — ответил тот, — и на новую атаку даже гусары будут готовы не раньше чем через несколько часов.
— Вы считаете, следует атаковать? — спросил у него король.
— Обязательно, — решительно заявил Жолкевский. — Как только кони и люди отдохнут. Московитские лошади не чета нашим аргамакам, второй сшибки они не выдержат.
— А если это снова окажется ловушка? — засомневался Сигизмунд.
Он отлично видел, как под огонь из крепостиц угодили гусары Потоцких. Знал какую цену пришлось заплатить за спесь брацлавского воеводы. Сам Ян Потоцкий едва вышел живым из этого боя, его едва ли не на себе вынес племянник Станислав, в то время как младший брат Якуб остался командовать гусарами и насилу выжил в безумной рубке. Однако и Якуб и Станислав рвались в бой, рвался и Ян, однако сейчас он лежал в своём шатре и над ним хлопотали врачи. Встанет с постели он точно не сегодня.
— То время, что у нас будет, — предложил Жолкевский, — нужно использовать с толком. Расстрелять оставшиеся малые крепости московитов, чтобы они не посмели и носа высунуть из своего лагеря.
Эта идея королю понравилась, и очень скоро снова загремели пушки. Вот только и крепости московитов огрызались весьма злобно, не давая подавить их польским батареям. У обеих сторон пороху и ядер было в достатке и на них не экономили. Палили часто, так что иные пушки перегревались, а парочка даже взорвалась. Однако особого успеха в разрушении малых крепостей добиться не удалось.