Скопа Московская
Шрифт:
И тут кто-то из моих людей, прошедших Клушино вспоминает боевой клич, который я невольно пустил по войску.
— Руби их в песи! — И ему тут же отвечают. — Вали в хуззары!
И с этим боевым кличем мы врезались во фланг гусарами.
Они не успели развернуться, от их копий не было никакого толку во враз образовавшейся тесноте. Гусары отшвыривали их, выхватывали сабли и концежи. Рейтары как можно скорее остановили коней и почти сразу присоединились к нам. Я услышал, как сквозь привычные русские крики и «Руби их в песи!» прорывается «Hakkaa paalle!». Шведы не оставили нас, да и французские
В иных обстоятельствах сотня гусар могла бы сломить и трёхкратно превосходящего врага. Вот только они сами создали себе такие условия, где едва ли все их преимущества сошли на нет.
Мы рубились отчаянно, но недолго. Я даже как следует палашом поработать не успел. Обменялся с каким-то гусаром парой ударов, прежде чем его достал Зенбулатов. Низкорослая татарская лошадка его отличалась удивительным бесстрашием и никогда не отступала при виде здоровенных польских аргамаков. Ещё один гусар был без шлема, лишь в шапке, и это решило ему судьбу. Кажется, я его одного в тот день достать и сумел. Клинок палаша легко отбил в сторону гусарский концеж, а следом я обрушил на его голову могучий удар, разрубив её почти до челюсти. Гусар свалился с седла, а передо мной показалось новое перекошенное лицо, почти скрытое наносником шлема. И снова звенит сталь, снова мы обмениваемся ударами, но это достал как из-под земли выскочивший Делавиль. Французский рейтар ловко орудует тяжёлой шпагой, как кажется не лучшим оружием для конного боя. Но в умелых руках опытного бойца оно ничуть не хуже моего тяжёлого палаша или гусарского концежа.
У меня появилось время поглядеть по сторонам. Конная схватка почти окончена. Почти все гусары перебиты или отступают к своему лагерю. Сопротивляются лишь те, кому отступление не светит, приходится драться до последнего, не из-за знаменитого шляхетского гонора, а просто чтобы продать жизнь подороже. Этих добьют или полонят, о них можно не думать. Сейчас надо развивать атаку покуда ляхи не опомнились.
— Делавиль! — выкрикнул я, надеясь, что командир рейтар рядом. — Делавиль, ко мне!
Он появился почти сразу, как и во время схватки, как будто из-под земли вырос вместе с конём, доспехом и окровавленной шпагой.
— Собирай рейтар и размягчите немцев Вейера, — велел ему я. Он и сам знал, ждал только команды. — Хаккапелиты пускай тем же займутся. А как немцы посыпятся, лагеря Потоцких ваши.
Он кивнул в ответ и умчался собирать людей. Чем скорее он сумеет поддержать нашу наёмную пехоту против вражеской, тем скорее его люди вместе с финнами доберутся до богатых лагерей братьев Потоцких.
Ну а нам надо взять стан Дорогостайского. Тоже отличный приз.
— Дворянство! — вскинул я окровавленный палаш. — На стан Дорогостайского, рысью! Пошли!
И мы ринулись прямо на не особенно укреплённый почти пустой ляшский осадный стан.
Пока сражение шло по моему замыслу, и от этого становилось страшновато. Слишком уж легко нам всё сегодня удаётся.
* * *
Над бывшим лагерем предателей-запорожцев теперь реяло одно знамя вместо нескольких. Стяг московитского царя с широким малиновым кантом с золотыми квадратами по углам
— Хвалибог, — обратился к командиру панцирных казаков гетман Жолкевский, — бери две сотни своих парней, и проверьте московитский лагерь.
Кидаться всей силой разом он не собирался — глупо это. Нового поражения ему король не простит. Если его снова побьют, то о булаве польного гетмана он может позабыть. А потому действовать пришлось осторожнее нежели он привык. Особенно при таком преимуществе в кавалерии.
Поэтому гусарские хоругви и большая часть панцирных казаков выстроились в виду лагеря московитов и стен Смоленска. Из города по ним постреливали, однако ни одно ядро не долетело и десяти футов до крайних всадников, даже пропрыгав ещё парочку, оно остановилось далеко от ближайших конских ног. За месяцы осады поляки давно знали предельную дальность стрельбы смоленских пушек.
Две сотни панцирников выдвинулось к московитскому лагерю бодрой рысью. На полпути их встретили выстрелами из пушек и пищалей. Палили густо, так что передний фас вражеского стана заволокло пороховым дымом. И оттуда продолжали лететь ядра и пули. Одновременно оживились канониры на стенах Смоленска, принялись палить куда чаще, нервируя людей и коней.
— Заперлись в стане, — доложил вернувшийся из разведки Хвалибог, — и выходить не собираются. Стан укреплён, но растащить возы можно, сцепить их не успели ещё. Плетни стоять непрочно, конь грудью повалит.
— Тогда, панове, — поднял булаву Жолкевский, — с богом!
И лучшая кавалерия в мире сорвалась в атаку. Сперва шагом, легко удерживая строй, после перейдя на размашистую рысь, которой ряды всадников проскочат самый опасный участок, где на них обрушатся московитские ядра и пули, и лишь перед носом у врага они пустят коней в галоп, чтобы смести ненадёжные укрепления московитов и устроить внутри настоящую резню. Гусары и панцирники жаждали отмщения за позор Клушина, за отступление после едва ли не победы. Но сегодня они расквитаются с московитами за всё. Сегодня копья и концежи с саблями напьются крови допьяна.
Кони и правда легко валили грудью плетни. Гусары и панцирные казаки ворвались в лагерь. Окрылённые тем как легко удалось проскочить через шквал из пуль с ядрами, что обрушили на них московиты, они были готовы насаживать на пики и рубить всякого, кто попадётся им на пути.
Вот только внутри их ждали не вставшие плечом к плечу московиты, но пустота… Совершенная пустота, как будто вражеский лагерь изнутри никто не защищал. Но это не так, ведь по ним только что палили из пушек и пищалей.
— Что за напасть? — удивился князь Януш Порыцкий. — Куда подевались эти московиты?
— Может их черти в ад утащили? — предположил один из его товарищей.
Другой же велел пахолику спешиться и проверить пушки. Парочка как раз стояла рядом с тем местом, где в лагерь прорвалась хоругвь Порыцкого.
— Ещё тёплые, — ответил тот, прикладывая ладонь к казённику ближайшей. — Да вот и пальник валяется от неё, фитиль ещё тлеет.
Он поднял с примятой травы брошенный московитскими пушкарями пальник с ещё и в самом деле тлеющим фитилём.