Скопа Московская
Шрифт:
— Куда ж их черти взяли? — спросил Порыцкий.
— Бегут! — донеслось до него снаружи лагеря. — К лодкам бегут, собаки московские!
Две панцирных хоругви обошли лагерь с флангов — на всякий случай, вдруг московиты приготовили для них неприятный сюрприз. К примеру пару сотен детей боярских, которым внутри места нет, а вот снаружи они легко могут ударить в тыл втянувшимся уже в драку гусарам. И сюрприз был, но вовсе не такой, как мог подумать Жолкевский.
— Вели хотя бы одного офицера притащить ко мне, — велел он гонцам, которых отправлял к панцирникам.
Нужно было понять, зачем московиты принялись ломать эту комедию со вторым лагерем. Предчувствия у гетмана были самые неприятные, и они не просто подтвердились. Нет. Ни о чём таком, что задумали и воплотили московиты, он и не подумать не
Первое же ядро снесло голову товарищу из хоругви Порыцкого, который предположил, что московитов черти в ад утащили. Второе переломало ноги коню самого ротмистра, и тот весьма неизящно повалился на землю. Опытный наездник Порыцкий даже в доспехе успел откатиться в сторону, не попав под собственного умирающего скакуна. Но это его не спасло. Третье ядро ударилось в землю всего в паре футов от него, отскочило и врезалось ему в грудь, мгновенно переломав едва ли не все кости. Обратно на траву он падал уже мёртвым.
* * *
Слава Паулинов проверил наводку и сам поднёс пальник к отверстию. Жахнуло знатно. Пороха не жалели. Ядро ушло куда-то в бывший стан запорожцев, легко перелетев невысокие возы и плетни. Результата он видеть не мог, но главное, что ушло чисто, ничего лишнего не задев.
— А стрельцам да товарищам нашим как бы помочь, — прохрипел один из пушкарей у соседнего орудия. — Ведь рубят же их.
Покинувшие запорожский стан перед самой атакой пушкари и стрельцы бежали к загодя подготовленным лодкам. Но не успевали. Ляшские панцирники догоняли их и рубили с седла, почти безнаказанно. Стрельцы даже бердышей с собой не брали на тот берег — смысла нет. Отстреляются из стана — и дай Бог ноги. Тут лишний вес только мешать будет, пищаль бы не потерять. У пушкарей же и вовсе никакого оружия не было. Вот и бежали они, да только от конных не уйдёшь. И рубили их панцирники без пощады. Лишь кое-кого из десятников да сотенного голову утащить попытались. Но голова не дался. Выхватил пистолет, застрелил одного панцирника, схватился с другим на саблях. К нему подлетели сзади, попытались схватить. Он снова не дался, отбился, к самому берегу скатился, прыгнул к лодке, но пальнувший с седла казак попал-таки в него. Сотенный голова повалился ничком в воду и течение понесло его мёртвого или умирающего вниз.
— Там все охотники,[1] — ответил Паулинов, которого лично князь Скопин не пустил на тот берег, хотя он и вызывался сразу же, — знали, на что шли.
Почти на верную смерть, но говорить этого вслух Паулинов не стал.
Пушки расставили сразу как запорожцы покинули свой стан. На виду у уходящих сечевиков делать это не рискнули, те могли неправильно понять, а нарываться на драку с казаками князь-воевода не хотел. Под прикрытием огня со стен Смоленска орудия удалось пристрелять по стану, и теперь ляхи внутри оказались в настоящем огневом мешке. Идею подсказал сам князь Скопин, который, как оказалось, хоть немного, а понимал даже в пушкарском ремесле. Валуев с Паулиновым её подхватили и развили — всё же в этом деле они разбирались куда лучше нахватавшегося где-то по вершкам воеводы.
Ляхи рванули из стана назад и направо — в сторону батарей, стоявших на левом фланге позиций русского войска. Ими командовал Валуев, вынужденный ждать пока враги покинут стан, чтобы обрушить на них всю мощь своих пушек. Вырвавшимся ляхам пришлось туго. Они сбивались в тесные группы, по которым лупили пушки с другого берега Днепра. Ядра срывали всадников с сёдел, ломали ноги коням, порой убивали разом и всадника и скакуна. К самому берегу подбежали затинщики со своими длинными пищалями. Днепр защищал их лучше любого укрепления. Они принялись палить густо, почти не целясь, лишь бы внести ещё больше смуты в и без того расстроенные ряды врага.
В другую сторону ляхи из запорожского стана выйти не могли. Со стен Смоленска открыли настолько ураганный огонь, что даже сама мысль рвануть туда никому не приходила в голову. Лишь несколько самых отчаянных да панцирники, обходившие стан с того края, которым деваться было просто некуда, рискнули проскочить там. Повезло немногим.
[1] Т. е. пошедшие своей охотой, добровольцы
* * *
Жолкевский
Они уходили от запорожского стана ни с чем. Даже знамя кто-то из московитов успел сорвать, обмотать вокруг себя и удрать с ним на тот берег. И такого символического трофея Жолкевскому заполучить не удалось.
Теперь нужно привести в порядок отступившую армию и увести её обратно в лагерь, снова по широкой дуге обходя Смоленск. Проклятый, упорно сопротивляющийся город, который стоил королю всего московского похода.
Жолкевский сумел сделать почти невозможное. При помощи товарищей из собственной хоругви он навёл порядок среди рассыпающейся армии. Вернул в строй почти всех, кто мог ещё сражаться. И повёл разбитую армию обратно в лагерь, выслушивая по дороге доклады всё тех же товарищей о потерях среди гусар и панцирников. Доклады эти вводили его во всё более мрачное расположение духа. Менее чем за час сегодня он потерял больше гусар, чем при Клушино. Теперь точно можно попрощаться с булавой польного гетмана — никто, и особенно король, не оценит его заслуг при организации отступления. Хорошо ещё, что план атаки предложил не он, а Вейер, и стало быть вины на пуцком старосте больше, нежели на гетмане. Да только не станет король разбираться — он начнёт карать.
С такими тяжкими мыслями вёл гетман Жолкевский разбитые хоругви обратно в лагерь. Он не знал, что вскоре ему предстоит ещё одно испытание, потому за отступающими поляками из недальнего леса следили несколько сотен глаз.
— Крепко им досталось, — опуская руку, из-под которой разглядывал отступающих ляхов, проговорил Михаил Бутурлин. — Самое время по ним вдарить.
— Крепко-то крепко, — с сомнением произнёс Захарий Лапунов, — да только в полном порядке отходят. Вдарить можно, — он почесал бороду, — да как бы самим не досталось на орехи. Нас не боле чем ляхов будет.
— Князь приказ дал, — настаивал Бутурлин. — Мы для того на этом берегу остались, чтобы как побитое ляшское воинство мимо нас пройдёт, вдарить по нему.
— Скопина здесь нет, — рыкнул на него Ляпунов. — Тебе надо, ты и вдаряй по ляхам, а мы тут постоим. Мне князь Скопин не указ, меня брат поставил старшим над рязанскими людьми и наказ дал без толку людей не класть.
Бутурлину оставалось только зубами скрипеть от злости. Замысел воеводы шёл прахом из-за своеволия рязанского воеводы. Брат Прокопия Ляпунова не желал воевать по чьей-то указке и лезть на рожон. Оно и понятно. Даже потрёпанная из пушек ляшская кавалерия, а особенно гусария всё равно страшна. Но драться с ними надо, не бегать же от них, словно зайцам. И всё же Ляпунов рисковать не спешил, и это ставило крест на всём плане сражения. Если всадники Жолкевского уйдут в свой стан, снять осаду со Смоленска в ближайшие дни не получится. Придётся выдумывать что-то новое, а это время, которого вечно не хватает.
— Князь Скопин тебе может и не указ, — подъехал к ним поближе Иван Шуйский, — а брат мой?
Он глянул прямо в глаза Ляпунову, и тот опустил взгляд.
— Я тут за царя, — продолжил князь Пуговка, — и от имени его велю тебе и рязанским людям бить ляха вместе с калужским дворянством ляхов. Прямо сейчас.
— Эк ты завернул, Иван Иваныч, — усмехнулся в усы Ляпунов, — калужское дворянство…
Отряд Михаила Бутурлина, состоявший в основном из перемётчиков от калужского царька, стоял отдельно от рязанских дворян Ляпунова. Вроде и вместе, но друг с другом не общаются, да и взгляды кидают не самые тёплые. Правда, и те и другие не особо любили детей боярских, что были при князе Скопине. Очень уж те заносились, а ведь всего лишь отбиться сумели от ляхов, невелика победа. Вот только для дружбы между вчерашними дворянами на службе у самозванца и рязанцами, которые были вроде как сами по себе, несмотря на всю ласку царёву в отношении их воеводы Прокопия Ляпунова, этого оказалось маловато.