Скупые годы
Шрифт:
– Сиди, сиди, - поглаживал ее Витька.
Собака покосилась на его руку, оскалила зубы и зарычала.
Витька отпрянул.
Майна прыгнула в сторону, а в следующий миг мы уже оказались на земле.
Собака, вся ощетинившись, стояла впереди лошади и громко лаяла.
– Она бешеная!
– с испугом вырвалось у меня.
Витька лихорадочно поднял ружье. Раздался выстрел.
Собака взметнулась, взвизгнула, опустила голову и, жалобно подвывая, скрылась в мелком кустарнике.
–
Я не выдержал и отвернулся.
Случайно, блуждающим взглядом, посмотрел на рыдван и вздрогнул:
– Почта. Где почта?
Витька изумленно уставился на меня.
Наступила тишина.
Сыпала мелкая изморось. С деревьев падали звонкие капли. Где-то посвистывала синица. И далеко-далеко позади нас слабо скулила собака. Опомнившись, мы кинулись туда. Бежали, не чувствуя ног, и вдруг остановились.
На повороте, там, где нас сильно тряхнуло, лежала черная сумка с почтой, а на ней окровавленная собака.
Она хотела нас остановить, а мы...
Витька, не стыдясь, заплакал. Опустился на колени, схватил голову Майны и начал ее целовать.
Майна открыла глаза, лизнула его в щеку и больше не двигалась.
Мы похоронили ее в стороне от дороги под широкой ветвистой сосной.
Витька взял вожжи и безжалостно погнал лошадь.
И все-таки мы опоздали.
ГЛАВА 10
В деревне уже знали, что кончилась война. Поэтому на конном дворе нам здорово попало от председателя колхоза и от конюха. Во-первых, за то, что не привезли удобрений, во-вторых, за то, что напарили молодую лошадь.
Домой возвращались угрюмые.
А погода, как назло, испортилась совсем. Дул холодный северный ветер. Дождь не переставал. Мокрый, измученный, я переступил порог своего дома и равнодушно проговорил:
– Война, мам, кончилась.
– Я знаю, Вова, - вздохнула мать и, взглянув на фотографию отца, прижала к себе сестренку.
Потом она подошла ко мне, обняла и, не говоря ни слова, заплакала. Я сразу вспомнил начало войны. Район. Пересыльный пункт. Окно на третьем этаже. Последний слабый взмах дорогой мне руки.
"Он никогда не придет, никогда, никогда..." - и я почувствовал, как от комнаты и от всех запыленных отцовских вещей пахнуло на меня холодной пустотой.
Сердце учащенно забилось.
Я гладил спутанные волосы матери и тихо шептал:
– Не надо, мама, не надо.
А у самого по щекам катились крупные слезы.
А потом, когда я переоделся и поел, она заговорила со мной об отце.
Говорила она медленно. Часто надолго умолкала и глядела куда-то в окно на широкую равнину полей. Как будто за какой-то невидимой чертой ей открывалось то, что было скрыто
И хотя рассказ ее получился запутанный, из него я понял, что отец мой был хорошим человеком, что делал он обыкновенные крестьянские дела и что мать любила его с самого раннего детства.
Это еще больше привязало меня к матери.
Я любил ее. А теперь полюбил еще сильнее за то, что она так любила отца.
Я хотел, чтобы Люська любила меня так же; вспоминал наши тайные встречи, сравнивал Люську с матерью - и ничего у меня не получалось.
Мать говорила, что они с отцом никогда не ссорились, а мы с Люськой...
Я вспомнил вчерашний вечер и грустно опустил голову.
Мы сидели у Гальки Дубовой и играли в фантики.
Витька, хитровато прищурив глаза, ходил по комнате и выкрикивал:
– Этому фантику что сделать?
– Пропеть по-петушиному.
– А этому?
– Две "сливы продать" (поцеловать два раза).
– Хорошо. Только не в нос, не в щеку и не в волосы (как мы обычно целовали), а в самые губы. Если продавать будет мальчишка, то "сливы" принадлежат Люське, а если продавать достанется девчонке, пускай продает мне.
Витька улыбнулся, помедлил и вынул из фуражки, где лежали у него фантики, мой перочинный нож. Он хорошо знал, что фантик мой, и все-таки спросил:
– Чей фантик?
Я встал.
Люська, насупившись, глядела на меня исподлобья.
Галька замерла от любопытства.
Несколько секунд я стоял в замешательстве. Мне хотелось поцеловать Люську, очень хотелось, и в то же время было чего-то страшно, как-то совестно.
– Ну чего же ты?
– подбадривая меня, крикнул Витька.
Я стыдливо шагнул вперед.
Люська приподнялась. Между нами завязалась борьба. Я, конечно, был сильнее Люськи, и скоро губы мои коснулись ее щеки.
– Уйди, - шепнула она, извернулась и с силой толкнула меня в сторону. Я споткнулся, перелетел через скамью и ударился головой о железный угол кровати.
В комнате наступила тишина. Все опешили. Все ждали, что будет дальше.
Опираясь на руки, я медленно встал, прислонился к печке, сжал голову руками и молча вышел из комнаты.
"Нет, не любит она меня, - вздохнул я, потирая разбитый висок, - не любит".
Я бы никогда не толкнул ее так. Никогда. Но почему она не убежала от меня, когда я подходил к ней, почему не крикнула, а прошептала?
Значит...
Я чуть не подпрыгнул от радости, взглянул в окно и окаменел.
Вдоль деревни по-праздничному одетая тихо шла Люська, а рядом с ней, о чем-то весело рассказывая, - высокий парень.
Я вцепился ногтями в подоконник и до боли стиснул зубы.