Слишком поздно

Гувер Колин

Этого пидора год назад выпустили по УДО.

Убираю телефон в карман и сажусь на свободное место напротив папаши. Никогда еще так не напрягался. Я не боюсь того, что он может со мной сделать, я боюсь того, что сам хочу с ним сделать. Стараюсь слишком на него не таращиться. Впрочем, он и так на меня не глядит. Он глядит на крупье.

Волос у него не осталось, если не считать жиденьких прядок, стыдливо прикрывающих лысину. Я приглаживаю собственную шевелюру – как всегда густую.

Возможно,

отец полысел из-за стресса, и мне такое не грозит. Не дай бог, мне вообще хоть что-то передастся от него по наследству.

В моей памяти он куда выше, шире в плечах и более грозный. Я даже немного разочарован.

Нет, я сильно разочарован. Я ведь этого пидора ненавидел, он в башке у меня засел как какой-то неуязвимый. Я даже думал, что капелька этой неуязвимости передалась мне, но вот вижу его, и гордость моя тает.

– Эй, пацан, – говорит папаша, щелкая костлявыми пальцами. – Курить есть?

Я заглядываю ему в глаза. Сына родного не узнал.

– Я, бля, не курю, козел.

Он со смехом вскидывает ладонь.

– Эй, полегче, приятель. Плохой день?

Думает, я гоню на него?

– Можно и так сказать, – отвечаю, подавшись вперед и поигрывая фишкой.

Папаша покачивает головой.

Следующий кон молчим. Потом к нему подваливает какая-то баба, у которой титьки сморщены сильнее костяшек его кулаков. Она виснет на нем и ноет:

– Я готова идти.

Папаша отпихивает ее локтем.

– Зато я нет. Говорил же, как буду готов, сам тебя найду.

Телка продолжает ныть, и тогда он сует ей двадцатку на автоматы. Стоит телке уйти, и я, мотнув головой ей вслед, спрашиваю:

– Жена?

Батек снова хихикает.

– Нет, с хуя ли?

Я открываю первую карту. Десятка червей.

– А ты был женат? – спрашиваю.

Он кладет руку на шею и, не глядя на меня, щелкает позвонками.

– Один раз. Недолго.

Ну да, сам знаю, все видел.

– Она была шлюхой? – спрашиваю. – Ты поэтому с ней разошелся?

Папка смеется и снова смотрит мне в глаза:

– Ага. Точно, шлюхой была.

Медленно выдохнув, я открываю вторую карту. Туз треф.

Блек-джек.

– А я вот женюсь, – говорю. – Не на шлюхе.

Вряд ли он понимает, что к чему. Чуть склонив голову набок, смотрит на меня с прищуром. Затем подается вперед и стучит по краю стола.

– Позволь дать тебе совет, сынок.

– Я тебе не сынок.

Он некоторое время молчит, смотрит на меня знакомым снисходительным взглядом. Потом заканчивает:

– Все они шлюхи. Ты еще молодой, не торопись. Поживи для себя.

– Я, сука, живу для себя. На всю катушку, блядь.

Он качает головой и бормочет:

– Ну и злобный же ты пиздюк. Я еще таких не встречал.

Это верно, я такой.

Я

никогда не был так зол, как сейчас.

Хочется кинуться на него, запихать ему карты в глотку. Пусть даже у меня пруха.

Крупье пододвигает выигрыш, но я встаю и ухожу, пока не натворил глупостей – в здании, где до жопы охраны и камер.

– Сэр! – кричит мне вслед крупье. – Нельзя оставлять фишки!

– Забери это говно себе!

Я как можно быстрее иду в другой конец казино и там нахожу-таки Джона. Он в компании двух заплечных у пидорского «Колеса удачи».

– Сгоняй за Далтоном и Кевином. Валим отсюда.

Иду на выход и, едва оказавшись снаружи, сгибаюсь пополам, хватаю ртом воздух.

Я не мой отец.

Ни капли на него не похож.

Он жалок. Он слаб. Он облысел к ебеням, сука, мать его, боже правый!

У меня дрожат руки.

– Эй! – кричу типу, который только что вышел. – Угостишь?

Сунув сигарету в рот, он достает еще одну и протягивает мне. Потом дает прикурить. Я невнятно благодарю его и глубоко затягиваюсь. Когда пацаны выходят, я все еще хожу из стороны в сторону.

За спинами пацанов вижу папашу – он под руку с морщинистой заплечной. Парочка направляется к выходу.

– Погнали, – говорит Джон.

Я качаю головой.

– Погоди малеха.

Наконец, уже на улице, папка замечает меня.

– Ты же сказал, что не куришь, – говорит, указывая на сигарету.

– Я и не курю, – отвечаю, выпустив ему в лицо струю дыма. – Это первая.

Снова этот снисходительный взгляд. Точно так же он смотрел на меня в детстве, только сейчас обходится без побоев.

Папаша с заплечной успевают отойти шагов на пять, и я бросаю им вслед:

– Козырный у тебя денек, Пол Джексон.

Папка замирает и, выдержав несколько секунд, оборачивается. Вот теперь я вижу, вижу по глазам, что он меня узнает. Вскинув голову, он произносит:

– Я не говорил, как меня зовут.

Я пожимаю плечами и, отшвырнув сигарету, затаптываю ее каблуком.

– Мой косяк. Пожалуй, стоило сказать «папа».

Он точно узнал меня, я вижу.

– Эйса? – Он делает шаг ко мне, и это его вторая ошибка.

Первой было то, что он не узнал меня сразу.

Я налетаю на него и бью, не успеваю распалиться как следует, а этот жалкий хер уже падает. Подскакивают пацаны, а сучка заплечная царапает мне лицо и визжит прямо в ухо.

Я снова его бью. Бью за каждый год одиночества, на которое он меня обрек. Бью за каждый раз, что он звал мою мать шлюхой. За каждый сраный совет. Я колочу папашу до тех пор, пока кулаки не покрываются кровью, из-за которой уже не видно его хари. По ходу дела, я промахнулся и саданул по асфальту. Уж слишком мне больно.