Смертельное шоу

Христофоров Игорь

– - Удачьи, ребьята!
– - с сильным прибалтийским акцентом выкрикнула она, но Андрей лишь пробурчал:

– - К черту!..

Солист с микрофоном иногда бывает похож на солдата с гранатой, которого послали взорвать вражеский танк. Чем моложе солист и неопытнее, тем сильнее это ощущение.

Санька не был новичком на сцене, но когда он совсем близко увидел угрюмые инквизиторские лица членов жюри, пальцы обжали микрофон как гранату. Сзади, в глубоком тылу, молчали музыканты, и только теперь он понял, что в конкурсе участвует не "Мышьяк",

а один Санька. И судьба группы зависела не от общего исполнения, а от того, как он возьмет первую ноту.

Под проигрыш вступления Санька заученно сделал несколько взмахов руками, как матрос-сигнальщик, передающий сообщение флотскими знаками, заметил ехидную улыбку у крайнего члена жюри, длинноволосого, явно отставного рок-музыканта, и его ожгло мыслью, что он одет совсем не по стилю песни. Мелодия лилась из шестидесятых, а то и, может, пятидесятых годов, а его полосатый балахон BAD+BAD был явно из девяностых. Только идиот мог не заметить этого. Получалось примерно, как если бы металлисты вылезли на сцену в рэповских присобраных штанах.

Пытаясь отвлечь внимание от одежды, Санька по-балетному крутнулся

вокруг своей оси и, чуть не промазав мимо такта, начал:

– - Во-оробышек! Во-оробышек! На-ахохлилась опять... Мне

по-оцелуев-зернышек тебе хоте-елось дать!..

Горло не подчинялось Саньке. Он не вытянул терцию и готов был

провалиться со стыда под сцену. Но доски под ногами упрямо не

хотели трещать, а зал, замерев, смотрел на него сотнями глаз. Зал

плохо просматривался, но уже по первым рядам можно было судить,

что он -- женский, что основной зритель ждет эмоций и признаний в

любви, и Санька в паузе между вторым куплетом и припевом сбежал по ступенькам со сцены.

Пальцы до боли в них сжимали радиомикрофон, но старое, въевшееся в голову ощущение шнура, заставляло его время от времени бросать испуганный взгляд под ноги. Теперь уже внизу, в проходе между секторами зала он увидел вместо шнура у кроссовок упавший цветок гвоздики. Цветок был белым и выглядел комком снега, в который воткнули зеленую палку. В жарком душном зале комок мог тут же растаять, и Санька, подняв его, попытался отыскать ту, что бросила его, но у всех девчонок были такие одинаковые глаза, что он за руку вырвал из сиденья самую ближнюю из них и, кажется, наверняка промазав мимо музыки, затянул припев:

– - Во-оробышек!.. Во-оробышек!.. Не на-адо уходить!.. У ка-аждой ведь из Зо-олушек принц должен в жи-изни быть!..

У девчонки, которую он держал за руку не слабее, чем микрофон, оказалась неплохая память. Второй раз припев она проорала уже вместе с Санькой. Он благодарно поцеловал ее в соленую щеку, вызвав громкий визг, отпустил и снова провел взглядом по глазам зрительниц. И тут же ощутил, как что-то кольнуло внутри. Среди глаз удивленных, усталых, смущенных, восхищенных и безразличных он неминуемо зацепился за глаза внимательные.

Из глубины зала,

ряда из двадцатого, на него пристально, будто запоминая на всю жизнь, смотрели мужские глаза. У их обладателя была короткая прическа и серая майка с какой-то эмблемой на груди. Головы и спинки стульев скрывали почти всю надпись. Да и майка, возможно, была не серой. Когда в зале полумрак, а за тобой гоняется луч софита, то все кажется серым.

Саньке очень захотелось пойти навстречу глазам, но это было бы уже слишком. Жюри не станет спиной слушать его песню. И он, лишь запомнив родинку на левой щеке парня, чуть ближе к носу, вернулся на сцену.

Азарт был утерян вроде бы навсегда. Он еще поднапрягся в конце, на втором прогоне припева, когда горло оттаяло, и он чуть не выжал из него высокие, в духе Паваротти, "о-о-о" в слове "воробышек". Но, кажется, все-таки не выжал.

Зал перекрыл наступившую тишину аплодисментами, но Саньке почудилось, что зрители скорее хлопали тому, что их мука в душном зале закончилась, чем его исполнению. Со сцены трудно было отыскать точку, в которой он запомнил глаза. Зрители уже начали вставать, и зал превратился в совсем другой зал.

– - Уходим!
– - окриком в спину потянул его со сцены Андрей.

Он подчинился голосу менеджера, так и не найдя обеспокоившие его глаза.

– - На кой ляд ты полез в зал?!
– - оглоушил его в коридоре Андрей.
– Ты бы видел рожу Покаровской! Мне сказали, что у нее жуткий остеохондроз, а она вынуждена была поворачивать за тобой голову!..

– - Ну и что теперь?
– - вяло отбивался Санька.
– - Попросим еще раз исполнить?

– - Хреново другое, -- дернулся Игорек.
– - Ты с припевом опоздал. И сфальшивил в одном месте. Раньше ты такие пенки не пускал...

– - Не сфальшивил, а не вытянул терцию, -- поправил Виталий.
–

Вряд ли мы теперь в десятку попадем...

У него был самый изможденный вид. Он будто бы не играл на клавишных, а разгружал вагон угля.

– - Спать охота -- жуть, -- вздохнул он.
– - А еще к этому ехать... как его?

– - Зря вы мужики!
– - напомнил, что тоже имеет право голоса, Альберт.
– - Здорово исполнили! У нас бы в кабаке не меньше десяти раз такое на бис заказали. Это же свежак, а не римейк с какого-нибудь тухлого хита...

– - Андрей, -- снова вспомнил глаза Санька, -- я в фойе смотаюсь.

На зрителей посмотреть надо...

– - Не насмотрелся еще?

– - Ну надо! Там один парень...

– - Машина -- у входа, -- заставил всех обернуться человечек

Букахи.

Когда он появился в коридоре, ведущем на сцену, никто даже не мог сказать. Как будто бы прошел сквозь стену.

– - Хозяин ждет, -- зачем-то показал он всем лежащий на ладони телефон мобильной связи.

– - Я в фойе на секунду, -- рванулся мимо него Санька и тут же ощутил на запястье жесткие, как кольца наручников, пальцы.