Смирновы. Водочный бизнес русских купцов
Шрифт:
Тремя десятилетиями спустя его облик изменился до неузнаваемости. Меньше стало провинциальных двориков. Сады вырубались, а садовые домики уступали место либо богатым особнякам, либо многоэтажным доходным домам.
И самодуры-купцы пьес Островского в пору моей юности почти совсем исчезли: свои картузы37 и старомодные цилиндры они сменяли на котелки, а долгополый сюртук – на смокинг и визитку.
Вместо сапог бутылками тут теперь носили дорогие американские штиблеты.
Вместо окладистых бород появились бритые лица либо по-европейски подстриженные
Между прочим, именно мой батюшка, Петр Арсеньевич Смирнов, стал владельцем одного из первых авто, появившихся в Москве в конце 90-х.
Это было замечательное авто марки «Бэнц-моторс» с мягкими рессорами и удобными сиденьями. С ним было поначалу много хлопот. Не привыкшие к подобному транспорту лошади испуганно шарахались в сторону.
Впрочем, шарахались и люди, видя этот безлошадный экипаж.
На Пятницкой стояли дворы торговых людей, лавки, харчевни, кузницы. Здесь жили те, кто обслуживал царский двор: садовники, огородники, монетчики, толмачи (переводчики с иностранных языков) и другой служилый люд.
Когда Петр I перенес столицу в Петербург, пребывание в Замоскворечье царской обслуги сделалось бессмысленным. Освободившиеся дворы заняли в основном купцы из Китай-города и других торговых слобод.
До войны 1812 года мост через водоотводный канал Москва-реки выглядел совсем не так, чем тогда, когда родился я. Массивные сводчатые перекрытия делали его похожим на небольшой надводный тоннель.
Это уже позже мост стал чугунным.
Планировалось, что водоотводный канал защитит местных жителей от наводнения. Но он не всегда помогал: я, например, помню, как в апреле 1908 года вода дошла до окон первого этажа нашего дома. Нам-то еще повезло, а некоторым жителям Замоскворечья на Пасху пришлось разговляться на… крышах своих домов. Есть даже фотографии, запечатлевшие потоп того года. Лошади тащат возы буквально по брюхо в воде!
Замоскворечье застроили похожими друг на друга одно-двухэтажными купеческими домами, и это называлось гордо – «усадьба».
Усадьбу окружал, как правило, двухметровый деревянный забор с массивными, если благосостояние хозяина позволяло, воротами и обязательными надвратными иконами Христа Спасителя и Божией Матери.
Как мне рассказывали, жизнь тут начиналась рано, часов в пять-шесть утра, а замирала тотчас, как наступали сумерки. Уличное освещение появилось, когда я уже стал юношей.
Зимой спать ложились в восьмом часу вечера, а уже в девять на темных улицах Замоскворечья не было ни единой живой души. Даже извозчика на этой стороне Москва-реки нельзя было сыскать. Все замирало.
Единственный путь на другую сторону реки проходил через Чугунный мост, а значит, мимо владений батюшки Петра Арсеньевича Смирнова.
Бывало, что Чугунный мост становился непроезжим из-за обилия возов. Жители Замоскворечья тогда говорили: ну, опять эти Смирновы чудят! А все из-за ягодного бума.
Раз в году Замоскворечье, да и всю Москву охватывала бешеная ягодная лихорадка. Как только начинался их сезон, к нам то и дело шмыгали городовые38.
Николай Венедиктович,
Ну а после начиналось истинное столпотворение. С раннего утра до глубокой ночи к нам на завод непрерывным потоком тянулись из пригородов Москвы возы, нагруженные свежими ягодами.
Они ползли через Чугунный мост весь день. Возы, повозки, телеги, опять возы… Их было несметное количество!
Огромный двор фирмы не мог всех их вместить. К тому же требовалось время для сортировки и осмотра ягод, для проверки веса, платы за товар и т.п.
А возы все прибывали и прибывали. Запружали прилегающие к нашему заводу улицы, и никто в эти часы не мог там проехать.
Городовые наблюдали за порядком, склоняясь в пользу возов и телег, а экипажам предлагали объезжать кругом.
Коляски, кареты, ландо, извозчики, одноколки, тройки сворачивали на окольный путь, уступая настойчивым просьбам блюстителей порядка. Но не всегда это обходилось миролюбиво – ругань стояла густая, махровая, русская…
Помню, как барышни затыкали уши, закрываясь зонтиками.
Становилось понятно, о чем перешептывалась полиция с дядей и какие это дела они обговаривали за чаем.
Что касается ягод, а также черники (из нее выделывалось наше знаменитое церковное, кагорское вино), то батюшка требовал, чтобы все было первосортное. Порченой или даже мятой ягоды мы не принимали. Продавцы это знали и привозили отборную. Зато у нас и платили хорошо.
Когда привозили ягоды, то я, тогда еще мальчишка, бросал игры и бежал стремглав на двор. Вся замоскворецкая детвора вместе со мной бегала от телеги к телеге, выпрашивая у возничих ягоды, а то и воруя их втихую.
Помню веселый гомон приехавших, лошадиное фырканье и особый аромат, разлитый в воздухе. Особенно когда доставляли малину или землянику.
Так продолжалось несколько дней: ягоды свозили со всего Подмосковья. Как ни велики были склады во дворе дома на Пятницкой, как ни проворны работники, но каждую корзинку надо было принять, ягоду отсортировать и расплатиться с возчиками.
Качество ягод и фруктов батюшка Петр Арсеньевич всегда проверял сам и, хорошо чувствуя их тончайшие вкусовые особенности и оттенки, пытался отыскать что-нибудь новенькое, необычное. И отыскивал!
Так, однажды ему попалась исключительная по своим вкусовым качествам сладкоплодная рябина, которую привезли из села Невежина. Интуиция и вкус его не обманули. «Нежинская рябина», созданная отцом, моментально завоевала сердца не только российских граждан, но и иностранцев.
Однако Петру Арсеньевичу одного лишь создания замечательного произведения было мало – надо было еще и конкурентов сбить со следа.
Обратили внимание: рябину привезли из Невежина, а водка называется «Нежинская»? Так вот: жил, по преданию, в селе Невежине под Суздалем известный печатник Андроник Невежа, продолжатель дела Ивана Федорова39; он-то и вывел этот сорт рябины. Понятно, что Суздаль почти что под боком: набегут туда конкуренты! И Петр Арсеньевич назвал напиток «Нежинским» – пускай бегут в Нежин! А там, кроме огурцов, ничего и нет.