Снегурочка в беде
Шрифт:
— Я же отдавала голос за искусственную, — хитро улыбнувшись, напомнила Воронову наш разговор во время поездки в коттедж.
— А я предпочитаю настоящее, — упрямо возразил он.
Промолчав, я подошла к елке, коснулась колючих ароматных ветвей, провела пальцами по гладким смолянистым иглам. Конечно, Миша прав: какой Новый год без сочных запахов хвои, мандаринов и шоколада? Без брызг шампанского и искр бенгальских огней? Все это уже давно стало и штампом, и лакмусовой бумажкой для проверки качества организации праздника, и даже ритуалом, предотвращающим несчастья
— Украсим ее вместе, — Миша встал рядом со мной. — Можем даже сегодня…
— Звезду, разумеется, полезешь ставить ты, — повернулась к нему, наткнулась на довольную улыбку и сияющий взгляд.
— Разумеется.
Кивнув, я вернула внимание елке, усмиряя застучавшее быстрее сердце. Та нежность, ласка, которую увидела в его глазах, будоражили, распаляли. Интересно, он дотронется до меня только тогда, когда позволю, или все же не выдержит, не дождется согласия?
— А на Новый год зажжем свечи и фонарики на елке. — Миша тихо продолжил, встав еще ближе, коснувшись грудью моего плеча, дотронулся до той же веточки, что гладила я.
— Представь, кругом волшебный праздничный полумрак, часы бьют двенадцать, мы загадываем желание… — Бархатистый шепот лился в ухо, горячее дыхание обдувало шею, щекотно шевелило волосы. — Ты уже придумала свое?
«Да, — ответила мысленно. — И надеюсь, оно исполнится сегодня». Меня нисколько не удивило, что мужчина уже обозначил планы для нас с ним на новогоднюю ночь. Жаль, что они не исполнятся…
— А ты? — спросила вслух, подняв на Мишу глаза, а он неотрывно смотрел на мои губы.
— Конечно. Обдумал и все приготовил… Для его осуществления.
— Предусмотрительный, — шепотом произнесла я.
— Не без этого…
Не знаю, кто из нас сделал это последний шаг. Может, оба одновременно? Вздохнула, моргнула — и вот мы, забывшие обо всем, цеплявшиеся друг за друга, уже целуемся страстно, нетерпеливо, жарко, будто эта близость, ощущения, переживания — единственное, что нам позволили перед смертью.
А потом, практические не отрываясь от моего рта и шеи, Миша подхватил меня на руки и отнес в спальню.
Я и не заметила, как мужчина снял с меня платье, нижнее белье (оставил только чулки), как сама стянула с него одежду. Все в каком-то забытьи и затмении, лихорадочном стремлении как можно быстрее добраться до его кожи, ощутить силу мышц, наполнить себя им. Меня бросало то в жар, то в холод. Внутри зудело, росло, ширилось что-то мощное, невероятное, неодолимое… И взорвалось сразу же, как он оказался внутри. Я растворилась в волнах экстаза, накатывающих одна за другой. Несколько жестких, быстрых толчков — и он тоже присоединился ко мне в нирване, обжигающем, пьянящем блаженстве… Целуя жарко, шумно дыша. Подрагивающие пальцы дергали пряди волос, запутавшись в них…
— Леська… Как же я соскучился… Как же… Не отпущу больше, слышишь? Никогда… — Срывающийся шепот, затяжные поцелуи. Губы, язык, проводящие по ключицам, по бешено бьющейся жилке на шее…
Я поглаживала непослушными руками его спину, плечи, ерошила жесткие волосы на затылке, дрейфовала в сладостном утомлении, мягко улыбалась,
Миша, успокоившись, проложил дорожку неспешных поцелуев вниз, от груди к животу, спустился с ласками к бедру, начав стягивать чулок. Касался так чувственно, умело, правильно… К тому моменту, как была обнажена вторая нога, я уже вновь горела. Нетерпеливо потянула мужчину вверх. Наши губы вновь соединились…
На этот раз мы уже не были столь торопливы и напористы, как в первый. Любили друг друга нежно, осторожно, то едва касаясь, распаляя еще больше, то будто захватывали в плен жгучих, дурманящих поцелуев и настойчивых ласк. Словно бы вернулись в те месяцы до расставания. Тогда почти каждое соитие было таким: как будто шоколад с перцем, когда в одно целое и невообразимое смешиваются острота, счастье, сладость и переполненность многогранными ощущениями.
Оставив мое тело, Миша обессиленно лег на бок, крепко прижал меня к себе, обхватив талию. По разгоряченной и все еще наэлектризованной коже прокатилась прохлада, но тянуться за пледом совершенно не хотелось.
Погруженная в упоительный транс, я бездумно водила пальцами по его предплечью, прослеживая каждую жилку, вену, разрисовывала кожу завитушками, цепляясь за волоски.
— У тебя правда никого не было? — нарушила молчание. Голос звучал хрипло, в горле пересохло. Все же придется заставить себя подняться с постели, чтобы попить и… даже перекусить чем-нибудь.
— Правда. — Воронов, пошевелившись, заглянул в глаза. — Ты единственная. Была, есть и будешь.
Я зажмурилась, чувствуя, как сладкой и счастливой болью растекаются в сердце эти слова, в волнении от того, что увидела в его взгляде. Наверное, именно с таким выражением лица люди дают нерушимые клятвы. И плевать, что нерушимых клятв нет.
Положила ладони ему на грудь, а потом порывисто обняла, притянула к себе.
Мы целовались и только, оба изможденные и не способные на что-то большее. Пока было достаточно его губ, беспрестанных прикосновений, близости, запаха кожи, тепла. А после, кажется, мы ненадолго задремали, опутав друг друга руками и ногами.
Я открыла глаза от толчка, посмотрела на Мишу, севшего на край кровати. Он, ухватив мою руку, запечатлел нежный поцелуй у запястья, в середине ладони.
— Хочешь поужинать? — спросил, улыбнувшись.
Кивнула и завозилась, усаживаясь.
Мужчина встал и, подбирая нашу разбросанную одежду, направился к шкафу. Я же залюбовалась движением тугой мускулатуры спины, ягодиц, бедер. Внизу живота сладко и болезненно потянуло желание.
Никогда прежде не думала, что могу быть столь ненасытной. Дело, скорее всего, в разлуке, в этой ночи, последней, единственной…
Воронов натянул домашние серые клетчатые брюки, а мне вручил сверток черного шелка. Развернув, я сдавленно ахнула.
— Думала, потеряла ее с концами, а она все это время была здесь, — проговорила, поглаживая сорочку на тонких бретелях с изящным кружевным верхом.