Собрание стихотворений

Ладинский Антонин Петрович

174. «Ты — остров в пальмах…»

Ты — остров в пальмах, Непонятный стих, Земля, где не бывало человека. И в тихой бухте Серых глаз твоих Стоит корабль XV века. Тяжелый якорь опустив на дно, Глядят Мечтательные мореходы, Как в вымытое хорошо окно, — На свежесть Этой пальмовой природы. Какая свежесть! Утро стихотворных строк! Какие раковины! Перед нами Летит Цветкообразный мотылек Над бабочкоподобными цветами. 1947

175. ПУШКИНУ

Он сделал гордым наш язык, а нас Он научил быть верными в разлуке. И,

как Онегин, миллионы раз России нашей мы целуем руки! Какая жизнь была ему дана — Глоток «Аи» и всех страданий чаша! Струилась — вся прозрачная до дна — Река его стихов и радость наша. Какой был дан ему прекрасный дар Воспеть свободу на своих страницах, Дыханья человеческого пар Вдруг солнцем озарить, как мрак в темницах! И, перечитывая вновь и вновь Его слова о славе и свободе, Воспринимаем чище мы любовь, Возвышеннее мыслим о природе. 1947

176. ЦВЕТЫ ПОД ДОЖДЕМ

Серебряный дождь перестал Звенеть и по стеклам струиться. Вновь вымытый, мир засиял От капель и слез, как теплица. Ты шумно закрыла свой зонт. А в пурпуре, где горизонт, Там солнце шипело и гасло, И автомобильное масло, Пролитое в луже, В том мире, где смертью напрасной Погиб под дождем мотылек, Вдруг радугой стало прекрасной… Иль Ладогой, где огонек, Сказал бы трехлетний ребенок, Взлелеянный в неге пеленок, Как теплый цветок. 1946

177. «Пушкин прославил тебя стихами…»

Пушкин прославил тебя стихами. Пушки во славу твою гремели, Ядрами били в Казань, И алмазные звезды Сияли средь черных твоих небес. Миллионы людей Ради тебя умирали, Горели в огне, Гибли на кораблях, И эти страданья Пушкин с тобой разделил, Когда умирал он, Прикрытый плащом, Твой первый поэт И самый любимый твой сын.

178. «Когда приходят мысли…»

Когда приходят мысли О гибели и страх, Не трепещи! Помысли, Что ты не только прах, А некое сиянье В бессмертном веществе, Что ветерок дыханья Прошелестит в листве. И потому, что гробом Кончается наш путь, С волнением особым Подумать не забудь О том, что в этой жизни Всего дороже нам, — О верности отчизне И о любви к стихам… О, с нежностью печальной, Как розу или плод, Садовник гениальный Взрастит нас и сорвет. 1949

179. ПАМЯТНИК

Все может быть! На заседанье чинном Мне памятник потомки вознесут И переулок в городке старинном В честь бедного поэта назовут. Так, — скромный бюст, подобье человека, В напоминанье стихотворных дел, — В том скверике, где на углу аптека, Где некогда я с книжкою сидел. Собранье, бюст, министром просвещенья Прочитанная по бумажке речь. Потом — зима и тишина забвенья, Снежок на бронзе голых римских плеч. У памятника песик в назиданье Поднимет ногу, милой жизни рад, И школьница для первого свиданья Назначит этот неприметный сад. Прочтет прохожий: «Антонин Ладинский» И пустит мне в лицо табачный дым, И буду я с улыбкою латинской Смотреть на мир, завидуя живым. 1947

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВКЛЮЧАВШИЕСЯ В СБОРНИКИ

180. «Ликует ветер невских хладных вод…»

Ликует ветер невских хладных вод. Борты кипящую смолу вдыхают. Мечта всей жизни — возведенный флот, И плотники на верфях распевают! Стонали корабельные дубы. Из щеп дремучих — нежные фрегаты — Виденье неуклюжее — а лбы По-прежнему упрямы и покаты. Пенька, голландский шкипер и кабак, Азы чужой нептуновой

науки. А брошенный расчетливо пятак Дался недаром, и в мозолях руки. Но отвалив, все ж тронулись, пошли, — Подумаешь, какие мореходы, — И узкий краешек родной земли Был им дороже славы и свободы. Но всем наперекор согнуть в дугу И порохом коптить в дыму викторий! И весело горят на берегу Леса, скиты, хоромы на запоре. Народная любовь! Как тяжкий флот, Плыву к тебе, в ночных морях взывая, Мне руки простирает мой народ, Поют куранты, полночь отпевая…

181. «Дорога россиянки не легка…»

Дорога россиянки не легка: Как на костер за мужем — ты смогла бы Ты кинулась в опальные снега, И полетела тройка по ухабам. Навстречу кедры, ельничек, песок, И вдруг — пугливое оленье стадо, Потом жилье и голубой дымок Над крышами сибирского посада. И сверток нежных итальянских нот Везла, чтоб не озябли фортепьяны, А в станционных горницах народ, Гора мехов и в щелях тараканы. Гналась пурга, просилась на ночлег, В людской уют бревенчатых заборов, Изба плыла на полюс, как ковчег, И на окне морозные узоры… Дохнула ты на нежный хлад стекла, И вот уж пальма северная тает, От пальчиков горячих потекла И снова на морозе расцветает… Небритый с воскресенья комендант Средь канцелярских тягот и волнений: То неприятность — беглый арестант, То громы высочайших повелений. Скребет перо, сургуч трещит. Опять — Сибирь с серебряными рудниками, С тайгой, которую не сосчитать, С неразговорчивыми мужиками. А на краю земли стоит острог, В суровых древках русская свобода, И женская душа на огонек Торопится, как и душа народа. Париж. 1925

182. «Скрипит возок, в снегах ныряет…»

Скрипит возок, в снегах ныряет, Как барыня, столица спит, И вот шлагбаум поднимает В бараньей шубе инвалид. А Музе не поднять усталых Свинцовых караульных вежд, Всех этих пеней запоздалых, Суда глупцов, хулы невежд. От нежных перьев треуголки Ей русских роз не уберечь — И пачкают людские толки Прелестную покатость плеч. А Вам — Наталье Гончаровой — Приснилось на заре, что с Вас — Еще Вы девушкой суровой — Не сводит он тяжелых глаз… Вчера заметили случайно: В дубовом ящике стола, Как государственная тайна — Хлад пистолетного ствола. Что детям обаянье славы? Вам слаще бал и санный бег, Великосветские забавы И медленный пушистый снег. А снег другой, в руке зажатый, В горячих пальцах, и потом В крови расплавленный, примятый Под тем трагическим кустом? Ах, девочка моя Наташа, Пробор склоненный — мало сил, Любовь моя! — большая чаша — Я захлебнулся, не допил.

183. СЕЛЬСКАЯ МУЗА

Памяти Сергея Есенина

Ты родилась — поплакала, запела, Как море волновалась колыбель, Под деревенским солнышком смелела Твоя свирель. Но что воспеть? — дубравы и долины, Классическое возвращенье стад, На огороде красные рябины — Сей русский виноград. В березняке чугунка грохотала, Кричал веселый паровоз, И ты о городе мечтала За расплетеньем кос. И вот однажды, в шумном сарафане, В уборе коробейниковых бус, — Предстала ты в возвышенном тумане Российских муз. Москва тебя такою полюбила И за бедовые глаза, За то, что голубое было В твоих глазах. А может, вспомнила — сама старушка Ведь поднялась не из дворцов: Бревенчатой глухою деревушкой И в пять дворов. Иль вспомнилось — чего там — все бывало, Как на потеху мужикам Простоволосой бабою плясала По кабакам… Теперь ты близкое похоронила; Большою нежною рукой От ветра зрение прикрыла, Бредешь домой: Голубушка, Тебе самой не сладко — Стихии ты идешь наперекор Все помолиться хочется украдкой На Благовещенский собор. Париж. 1925