Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гомолицкий Лев Николаевич

64

8

...Море черное мой парус окроп- ляло, кидало с ревом в доски корабля. Земля далекая из далей вырастала, из мрака вечера – желанная земля. Вот косо врезался челнок в пе- сок прибрежный; волна умерила, пенясь бессильно, бег. Из-за скалы, с другой скалою смежной, я видел свет, сулящий мне ночлег... Святой старик с поблеклым ясным взором перед огнем вином меня поил, постель стелил дви- жением нескорым, и ворох трав мне сладкий сон сулил... «Помилуй, Господи!» как громы прозвучало. «Помилуй, Господи» ворвалось в чуткий сон. Во тьме ночной – одной лампа- ды жало. В глуши ночной один тоскливый стон. Я спал и вот в испуге пробу- дился. Дышало сено сонцем и тра- вой; под образом старик еще мо- лился, касаясь пола белой головой. Из духоты я дверь открыл на- ружу – лампада тени двинула к углам. В мое лицо дохнула вет- ром стужа, пахнула стужа вет- ром по ногам. Слух обманулся в буре дальним криком; всосались в ноги вязкие пески; мелькнул огонь во мгле коварным бликом,

и серце-конь вздыбилось в сонь тоски... И вот, когда, с предсмертным страхом споря, борол я море, гнав- шееся вслед, мелькнула в мраке жизнь моя: и горе, и мимолетный тусклой жизни свет. В смятенной памяти то вспыхивали лица, то обрывались мысли и стихи. Над головой моей носились птицы и воплощались в этих птиц грехи. Острее стрел их клювы рвали тело, больней плетей хлестал по слуху крик... В ударах ветра смерть – я слышал – пела, и брошен был мне миг, последний миг... Упал на слух крутою плетью голос: «Всю жизнь твою Я был тебе Господь, и без Меня не выпадал твой волос... но без Меня твоя грешила плоть. Святые ангелы на черные скрижали списали в страхе ряд грехов твоих. Закрой лицо в смятеньи и печали, про- слушай списки ангелов святых». Что голоса звериные и птичьи, звучали хоры внешних голосов: «Свят, свят Господь! во веки, вне различья: на пастбищах – в по- жаре облаков! «Как книга весь перед Тобой от- крытый до тайников забытых детских дней, стоит дрожащий, бледный и несытый в мутящем вихре страха и страстей. «В пустыне праздности над дымными холмами он поклонился виду сатаны, пока его не пере- рос страстями, опутанный се- тями злой жены. «Среди объятий, в громе поце- луя над ним взорвалась сонцем пустота; в огне кровавом, в тре- пете ликуя, он осквернил губа- ми медь креста. «Покуда длится в серце страст- ном битва и заживает в па- мяти любовь, – как сладость празд- ная ему в ночи молитва, как мед пьянящий – ран Господних кровь. «И вот пустыня засыпает свит- ком, в ней звери воют, роют в ней песок; она пьяна холодных змей избытком, ее трава сочит смер- тельный сок... Подобно книге, он стоит про- чтенный до исчервленных време- нем начал. Ждет, чтоб из тучи, громом возмущенной, Ты лик смер- тельный людям показал». И вздрогнул мрак до пропасти бездонной, от самых горних туч и звездных жал. Подернул ум ту- ман тупой и сонный... И был я сброшен вниз с высоких скал.... Над бурным морем ангелы лете- ли, скрестив в руках горящие ме- чи. Их голоса, как зов трубы, зве- нели, глаза точили светлые лучи. «Помилуй, Господи» печально зати- хало. «Помилуй, Господи» – как чайки дальний стон... В рассветной мгле лампады блекнет жало. В рассветной мгле – тяжелый вещий сон.

65

9

Ты знаешь, Ночь, порою я мечтаю: взять только палку, палку из плетня, и все ид- ти, следа не оставляя и не считая тающего дня. Так проходить поля, деревни, реки; глядеть, как па- шут, плачут и живут; и где- нибудь в тиши глухой просеки найти случайный временный приют. Среди берез, совместных с гордым кленом, спать и не знать людских простых забот; спать и гадать по дальним пе- резвонам, который это праздну- ет приход. Я создан так, что мне не надо дома, ни беспокойных радостей земных. В них доля счастья слиш- ком невесома, печали тленной слишком много в них.

66

10

Впилися свечи в ночь дрожащим жалом, ожили в книге толпы сладких слов. Зачем же я над книгой жест- ом вялым все не протру стекла моих очков? Зачем вокруг невидимо тол- пятся, кого свеча ужалить не вольна, с кем я хочу глухой борьбой сражаться, с кем борют- ся святые письмена? Хранитель-ангел, гнев, пле- ненный ими, гнев против них же ты вооружи; руками твер- дыми, руками неземными защи- той меч горящий обнажи! Но ангелы стоят, сложили руки, и взгляды их склоненные бледней, и не встречают полных злобной муки из тьмы горящих беше- ных очей. Таят ли в серце нелюдскую тайну, что глуби есть: их гордо не пройти, где слабые, с пути сойдя случайно, в своих блужданьях все же на пути...

67

11

Отбросив волосы со лба, я шел вперед, и встретил взгляд... и заслонил я взоры. Хоть сжался плотно в злом бореньи рот, но руки слабые не выдержали спора. Я прост и слаб, а он – лукав и зол. Он впился в буквы Божьего Писанья, желанья в серце смут- ные привел – и полонили мысли те желанья. Где мой покой в лучах ночных лампад? где топот мой мо- литвенный в потьмах?! Лег на порог ужасных стражей взгляд: огонь погонь в их злых пустых глазах.

68

12

Мои глаза еще не претворились в лучистый чистый творческий кристалл. Как будто сны, святые сны приснились, и я от ложа снов прекрасных встал. Вот до- неслись грозы сквозь окна звуки, и мыслей гордый молодой поток их побороть волнения не мог, и разлетелся брызгами. Я руки – кладу на стол; в ду- ше моей печаль, в душе смя- тенье, вопли о спасеньи. И знаю я, поднять глаза – и даль к ним подползет, а в ней прочту: терпенье.

69

13

Нет, лучше женщина и лучше подвиг нищий, чем истомлен- ная и алчущая страсть! Я вос- питал ее на скудной пище, а у нее развились губы – в пасть. Я клал ее на доски и на камни, чтоб

позабыла похотные сны – ее же зубы, лишь закрою ставни, улыбкой дерзкой мне обнажены.

70

14

Тебя любил, как сонце любят травы, как узник свет высо- кого окна, как отрок блеск неу- ловимой славы, за то, что нежно выпила меня горячим ртом, как выпук- лую чашу, за то, что вновь наполнила вином, пьянящим серце сладост- ней и краше, горящим новым медленным огнем. По твоему просыпанному сле- ду я в горы шел, и шел не ночь, не день. И там, где встала в пламе- ни победа,– в виденьи зорь рас- таяла как тень. Еще глаза сквозь зорю мне сияли и улыба- лось скорбное лицо,– ты указа- ла мне оттуда дали, сомкнувшие всю землю, как кольцо. По твоему последнему завету спустился я в тоске молитвы с гор, чтобы искать любовь свою по свету, и я ищу внизу ее с тех пор. Мне видятся в туманной ве- ренице – ладони свежие и нежные глаза, мне слышатся весны какой-то птицы, страны какой-то лет- няя гроза. Зачем в окне звезда сквозь сон мерцает, пылятся книги в полках на стене – ее слова огнями звезд игра- ют, и книга книг, она раскрыта мне! Вот этот миг, преподанный от Бога, тобой как семя в серце зарон"eн. Здесь разветвилась темная дорога, распутье скрылось дремлющих времен.

71

15

«Ракитовый кустик, зеленый, кудреватый! кто у нас холост, кто не женатый?» Отвечает кустик – кудре- ватый:– Один ты холост, один не женатый. «Не хочу быть спутан тобою, сводней, хочу быть обвенчан в церкви Господней; в церкви Господней – Христовой опеке, не на день, не на годы – на вечные веки». – А и глупый ты, паря! Ты ищи не моргая: с кем к венцу и до дома, а и с кем до сарая. «Говорю я, ракитник, и всегда, и сегодня: хочу быть обвенчан в церкви Господней. Для жены своей белой чистоту сохранити, чтобы реже печалить, чтобы больше любити». – А и глупый ты, паря, неразум- ный очень: проведут тебя бесы, отведут твои очи. А добро ж тебе сказки: ты иди по до- рожке, прогляди свои глазки, утоми свои ножки; за невесту – – лесовку ты прими у просеки, с нею в церкви венчайся – будешь счастлив на веки.

72

16

I

––– Все спит вокруг, но слышу я из тьмы: «Я оточила зов призывный, спустила лук семитетивный: верней стрелы, острей стрелы пусть в грудь твою тот зов вопьется...» (откуда голос раздается?) «Я опускалась в дол земной, я подымалась легкой тучей: там умывалась я росой, зарей румянилась горючей. Пускай твой (тусклый) взгляд проснется». (чей это голос раздается?) «И ароматным маслом роз, потоком ласковых волос густую косу распустила: пусть тело их твое коснется». – Кто ты, чей голос раздается? «Узнав мой шаг, всегда упорный, зажав сухой зажегкший рот, меня монах в одежде черной лукавым Дьяволом зовет. «Муж, привлекая вечерами жену, моих послушный чар, в ласканьях жаркими губами мне говорил: ты – Божий дар. «Через меня вы зачинали, дерзали будущее звать и потому меня назвали, мне имя дали люди: мать. «Я родилась в день первый Евы, из плоти вырванной с ребром. Вдувала в серце вам напевы о счастьи временном земном. «И в день последний только мира (когда падут с могил кресты) я распылюсь в волнах эфира струей, упавшей с высоты. «Какая равная мне сила трепещет пульсом в жилах дня? «Теперь меня ты знаешь, милый. Открой же ложе для меня». – Уйди, оставь. Мой день покойно тих. Я, как в каменьях, в мыслях разбираюсь. Покорный духу лас- ковый жених, его желаньям мед- ленно склоняюсь. Ты замутишь источник тихих дней (их ткан- ный плащ так хрупок и так тонок). Ты хочешь бабочку пой- мать мечты моей, чтоб оборвать ей крылья, как ребенок. – Я дверь свою закрою на замок; пусть створки ставен накрепко сомкнутся, чтоб даже голос твой войти не мог; чтоб даже взор меня не мог коснуться.

II

––– «Я, побеждавшая рассудок мудрецов, Я, заглушавшая крик совести – о, слишком! – я откажусь теперь от гордых слов, не покорю наивного малчишку!» Богиня, молвив, топнула ногой... На зов прислужницы ей зеркало приносят; в нем брови острые сошлись прямой стрелой и губы пухлые заклятья произносят... От зеркала не отрывая глаз, она кричит к ногам приползшим слугам. Гнев как граненый ис- крится алмаз, и лица слуг полны тупым испугом. «Наземной девушки прозрачные глаза, Язык и серце мне вы принесите». Где сонце всходит, ходит где гроза, кончаются сетей богини нити. В их паутине радужной сейчас дрожит и стонет чело- вечье тело с кровавой раной вместо рта и глаз; как плод прозрачное, оно уж омертвело. И вот на мрамор в полосе лу- чей уже упали страшные подар- ки: огонь померкший вырван- ных очей, которые недавно были жарки, еще дрожа, как рыба без воды, упало серце, серце чело- вечье и с кровью теплой выр- ванный язык, сменявший крик раздельной речью. Поторопись, богиня, заменить твой взор жестокий этим свет- лым взором, а то глаза успеют те застыть предсмертной му- кой и укором! Поторопись, богиня, свой язык сменить на этот, знающий не много, а то на нем предсмертный страшный крик, застынет крик смертельный строго! И пусть служить тебе твой ме- дик рад, в грудь вложит сер- це, трепетное кровью (ведь у тебя нет серца, говорят), чтоб обмануть могла любовью. Вот старший медик ящичек принес; он руки трет свои само- довольно... И капли жемчуга божественного – слез в улыбке гордой копятся невольно...