Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гомолицкий Лев Николаевич

97

8

Свирель, поющая в Твоих устах, трость, наклоненная от Твоего дыха- нья – я, заблудившийся в долинах и лесах, в лесах и дебрях своего желанья. С простых дорог, запутанных клубком, меня подняло в воздух Дуновенье, и облистали молнии, и гром – мне воз- вестил момент преображенья. К подножию отброшенный грозой, лежу в лучах, ветрах и ароматах. Твое лицо склонилось надо мной, а дни Твои торжественны и святы.

98

9

Под взгляд твоих очей я подхожу в печа- ли: чт'o ты такое, жизнь? Ряд безвозвратных лет? Твои сосцы нас горечью питали, и ты для нас была скупа на свет. ...Пир

гаснет свадебный. Восторженной рукою ведет невесту бережный жених, и взор ее склонен в огне слезою, и шаг ее и тре- петен и тих... ...Опасливо на вечер опираясь, старик считает звонкие кружки, он их ссыпает, страстью задыхаясь, рукой дрожащей в тонкие мешки... ...С улыбкой, алой гордостью дрожащей, смиряет муж горячего коня, играет саблей острой и блестящей... Но жизнь идет, не замечая дня. Гроб приготовлен, вырыта могила, и точит крест привычная рука. Чья первая застынет в мышцах сила, захлопнет гроб сосновая доска? Любовь ли юноши отсрочит миг рас- платы, богатством ли подкупит жизнь ста- рик? и не смягчит ни горе, ни заплаты; не защитит ни плач, ни острый штык! Я подхожу к тебе в немой печали; ты мне даешь печальный свиток лет. Твои уста мои лета считали, и в свитке лет непредреченных нет. Увы рожденному в мучениях женою! Зачем, неопытный, свой дух я усыпил. И дух мой спал, повитый душной мглою, и видел сон, а мнилось мне – я жил!

99

10

Мне Гамаюн поет лесные песни, сквозь дрему шепчет в золоте листва; за сказкой сказку краше и чудесней в дупле бор- мочет старая сова. Прилег на грудь ласкающей Утехи. Мне чешет волосы Утеха и смешит, льет мед в уста, бросает в рот орехи. Мой звонкий щит в густой траве за- быт. Но видно мне, чья шерсть между корнями, чьи лапы свесились в костер для темных чар; чей смех звучит над спящими ушами – кто сторожит часами мой кошмар! И знаю я, чего он ожидает: в последний миг он явится – в огне. И мне унынье сердце наполняет, и от него уже не скрыться мне. Ей Господи! Как кратка радость была, как сладко там, куда меня зовешь! Но – бросить лес, мед выплеснуть... Где сила?! А Ты на бой и в холод свой ведешь.

100

11

И в песнях дня я слышу голос смерти! Что дышешь, солнце, душно, как гроза? Не верьте солнцу, бледные, не верьте, скры- вайте в страхе слабые глаза! На мох сожженный вдруг споткнется тело, дрожа в жару от яда жал его – которое всю жизнь о счастьи пело и не успело сделать ничего. И вот, когда повеют сладко крылья и ангел в туче вспыхнет с вышины, собрав клубком последние усилья, ты не нарушишь крикомй ти- шины: он жертве солнца не протянет руку, пода- рит только полный муки взгляд; небытия в бреду ты примешь муку и в мир живой не вырвешься назад.

101

12

...Море черное мой парус окропляло, кида- ло с ревом в доски корабля. Земля далекая из далей вырастала, из мра- ка вечера – желанная земля. Вот косо врезался челнок в песок прибреж- ный; волна умерила, пенясь бессильно, бег. Из- за скалы, с другой скалою смежной, я видел свет, сулящий мне ночлег... Святой старик с поблеклым ясным взором перед огнем вином меня поил, постель стелил движением нескорым, и ворох трав мне сладкий сон сулил... «Помилуй, Господи!» как громы прозвучало. «Помилуй, Господи» ворвалось в чуткий сон. Во тьме ночной – одной лампады жало. В глуши ночной – над слухом вздох и стон. Я спал и вот в испуге пробудился. Дышало сено солнцем и травой; под образом старик еще молился, касаясь пола белой головой. Из духоты я дверь открыл наружу – лампа- да тени двинула к углам. В мое лицо дохнула ветром стужа, пахнула стужа ветром по ногам. Слух обманулся в буре дальним криком; всо- сались в ноги вязкие пески; мелькнул во мгле огонь коварным бликом, и сердце-конь вздыбилось в сонь тоски... И вот, когда, с предсмертным страхом спо- ря, борол я море, гнавшееся вслед, мелькнула в мра- ке жизнь моя: и горе, и мимолетный тусклой жизни свет. В смятенной памяти то вспыхи- вали лица, то обрывались мысли и стихи. Над головой моей носились птицы и воплощались в этих птиц грехи. Острее стрел их клювы рвали тело, больней плетей хлестал по слуху крик... В

ударах ветра смерть – я слышал – пела, и брошен был мне миг, последний миг... Упал на слух тугою плетью голос: «Всю жизнь твою Я был тебе Господь, и без Меня не выпадал твой волос... но без Меня твоя грешила плоть. Святые ангелы на черные скрижали списали в страхе ряд грехов твоих. Закрой лицо в смятеньи и печали, прослушай списки ангелов святых». Что голоса звериные и птичьи, звучали хоры внешних голосов: «Свят, свят Господь! во веки, вне различья: на пастбищах – в пожаре облаков! «Как книга весь перед Тобой открытый до тайников забытых детских дней, стоит дрожащий, бледный и несытый в мутящем вихре страха и страстей. «Пустыню дел развей бесплодным свитком – там звери воют, роют в ней песок, она пьяна холодных змей избытком, ее трава сочит смертель- ный сок... «Вот взмахом наших крыльев обожженный, он к исчервленной памяти приник, ждет, чтоб из тучи, громом возмущенной, Ты показал смер- тельный людям Лик». И вздрогнул мрак до пропасти бездонной от самых горних туч и звездных жал. Подернул ум туман тупой и сонный... И был я сброшен вниз с высоких скал.... Над бурным морем ангелы летели, скрес- тив в руках горящие мечи. Их голоса, как зов трубы, звенели, глаза точили светлые лучи. «По- милуй, Господи» печально затихало. «Помилуй, Господи» – как чайки дальний стон... В рассветной мгле лампады блекнет жало. В рассветной мгле – тяжелый вещий сон.

102

13

Раскрыта книга на столе моем, две свечки бледные стоят над ней на страже. Я с жуткой мглой, с ночною мглой вдвоем, но нет со мной тоски лукавой даже. Не на страницах долгий взгляд лежит и к ним еще не прикасались руки – пока в руках мо- литвенник раскрыт и взор горит огнем слад- чайшей муки.

103

14

Я зажигаю кроткий свет лампады, я осе- няюсь знаменьем креста, в мольбе склоняюсь к плитам коллонады перед распятьем сладкого Христа. И каждый раз ко мне подходит кто-то: я близкий шопот в памяти таю. Но, сок допив молитвенного сота, я никого вблизи не застаю. Кто мой союзник, верно, не узнаю,– зачем молиться любит он со мной. Но в сердце радость тайно ощущаю, соприкасаясь с тайною страной.

104

15

Сегодня я сквозь сон услышал пенье... И поступь чью-то в пеньи я слыхал. Я часто раньше слышал так сомненье, но этот шаг мой сон не прерывал, не пре- рывал, не подымал с постели и не бросал на жесткий пол в мольбе. Шаги вдали как музыка звене- ли; и песнь вдали – спокойный гимн Тебе.

105

16

Дни бегут точно легкие серны, невозврат- ной проточной воды. Как на лошадь не вскочишь на серну, не оденешь на серну узды.

106

17

Но т'o был год борений и прозрений – по капле пил источник мутный сил. Опали руки нынче без движенья, и ни о чем я нынче не просил. К себе прислушаться, как слушает в пусты- не араб, к песку припавший головой; к себе прислушаться, где в чуткой паутине насторожился кто-то неземной. Ногой ощупать выступы дороги, как при покупке – мускулы раба... Но как устали медлен- ные ноги, как утомила долгая борьба. Нет; нынче лечь, вдоль тела бросить руки, закрыть глаза под быстрый бег минут. Пус- кай текут вокруг чужие муки, чужие дни пус- кай вокруг текут.

107

18

Да, я хотел бы мирно удалиться туда, где жизнь не смеет дух настичь!.. Но как от тела мне освободиться, какой поднять на тело верный бич? Ах, тело крепкое, тебя ломать мне жал- ко: тебя из кости выточил резец, в воде ты плещешься, как резвая русалка; ты будешь муж и ласковый отец. Но подымаешь голову ты гордо, а гордым став, становишься слепым; твой шаг звучит, звучит, упругий, твердо, но не тверда сама земля под ним... Я прочитал, что нет почти спасенья, мас- тящим тело – вечности звено, что обороть грехи и искушенья таким при жизни этой не дано.