Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Гомолицкий Лев Николаевич

159

Язык молчит, и рот немой закрыт – благодарит мой дух склоненным взором. Дней вереница около шумит, спешит за ней – ночей в движеньи скором. Как жемчуг всех окрасок и тонов, просыпаны в ногах моих усталых – от голубых пространств и облаков до пастбищ ласковых и взоров этих малых. От четкости созвездий и луны и до стремительно несущихся потоков, когда с небес, с небес шумят они и наполняют чрево звучных стоков.

160

Звук облаков, когда они толпятся, сочатся звонким медленным дождем – мне от него ни спать, ни оторваться моим несчастным несравненным днем. Я слышу капель звучное паденье, я, как растенье, влагу жадно пью. Дробящееся в каплях Отраженье, как откровенье, в памяти коплю.

161

Я

опрокинут, точно чаша меда. Прозрачный мед с моих краев течет. Мед, сохранявшийся потомкам в род из рода, с моих краев течет в пространство мед. Блеск дней звенящих... Плеск ночей беззвучных... О радость! Радость! нет границ и слов!.. Среди лугов сверкающих и тучных, среди беззвучных горних облаков...

162

Откинув голову, ресницы опустив, – да, золотые длинные ресницы, – проникнуть Я пытаюсь звезд прилив... пытаюсь вспомнить человечьи лица. Заботы их, желаний громкий спор, и что они зовут в тоске грехами, – как тающий, причудливый узор, проносится дрожа перед глазами. Волнений их поющая стрела, что называют горе или слава – все это только детская игра, бесцельная и шумная забава. Я забываю даже имена их увлечений в смене их столетий. Вы любите сидеть в саду, когда играют возле на дорожках дети? И Я порою чувствую ее – случайную и временную радость смотреть на их борьбу и торжество и заблуждений горечь или сладость. И Я бы их, смеясь, ласкал рукой и гладил волосы, времен разрушив стены, когда бы сон блаженный золотой не приковал Мои в пространствах члены.

163

О положи Мне голову в колена. Уста спокойные Я ныньче утром рад к твоим приблизить – горьким, как измена, к твоим приблизить – красным, как гранат. В тебя вдохну Я в долгом поцелуе, хочу вдохнуть тот странный, страшный свет, те неземные огненные струи, которым равных в мире этом нет. Освобожденный от земного тлена, ты будешь пить пчелы небесный мед. О положи Мне голову в колена, подставь губам всегда алкавший рот.

164

Лишь только ночь отбросила рукою со лба волос густую пелену,– я слышу, голос мне звучит трубою и падает, вонзаясь в тишину: «Ты отдыхал в Моих объятьях нежных, из губ Моих ты пил сладчайший мед и прославлял Меня в стихах безбрежных, благословлял Меня из рода в род. «Так знай, что этот свет и озаренье, чему тебе названий не сыскать – «лишь тусклое ночное отраженье, слежавшаяся стертая печать. «В сравненьи с тем, что ты, в лучах сгорая, принять еще в восторге осужден – «все это – только копия плохая и проходящий мимолетный сон».

165

1

Над миром – звезд сияющая сила протянута в сверкающую нить. Беседа ночью с сердцем (разбудило и, радуясь, хотело говорить): – «Проснись! Ты разве в тишине не слышишь, как шелестят по небу облака, как тень от них, клубясь, скользит по крыше... не слышишь, поступь чья недалека? «По ослепленной от луны дороге он близится бесшумно, и горят его глаза – так смотрят только боги. Я знаю этот вдохновенный взгляд. «Уже так было некогда со мною... «Вот тень его скользнула на крыльцо – вот на порог он наступил ногою, и озарила тьма его лицо. «Теперь он здесь. Он молча наклонился – меня он ищет теплою рукой. «И наконец ты, вздрогнув, пробудился – ты слышишь, кто-то говорит с тобой». голос: Встань, как лежишь в постели обнаженный, стань против зеркала, пока горит луна, чтоб Я тебя увидел, заключенный в тебе – твоя святая глубина. Я из тебя давно смотрю бесстрастно на мир широкий и свободный Мой. Теперь в тебе все мирно, все согласно; теперь в тебе божественный покой. Я много раз в веках босой ногою сходил на прах душистых нив земных; Я проходил невидимо толпою и отмечал избранников Своих. Я был для мира как сырая пища, как непонятно говорящий гром. Мир строил Мне роскошные жилища, скрепляя камни кровью и трудом. Себе дворцов из камня Я не строю, не наполняю пеньем и огнем. Но

если ты найдешь зерно живое, знай,– в нем, ничтожном, мой священный дом. Я сжег зарей в небесных безднах тучи и синий мрак пролил на дно озер. Преобразил для нашей встречи кручи, и лунный шар, и дымный кругозор. Сквозь рябь теней – ночных бегущих полос, сквозь сонную, сквозь тлеющую лень встань, выйди в мир на Мой зовущий голос и слей с Моей свою земную тень...

2

От взмахов сердца тяжких тишина размеренно качалась и дрожала. Плыла по небу черная луна – огнем мерцавшим небо полыхало. Я пробуждался медленно от сна. Потом я понял, двинув головою, что я лежу, как вечером я лег, обласканный усталостью дневною, и вижу лампы дно перед собою и освещенный лампой потолок. Я вспомнил все: я замирал в постели, полз по стене широкий луч луны; в окне деревья темные шумели; качалась лампа мерно, как качели, и пролетели надо мною сны. Во сне я видел отраженье взгляда, Господень голос – слышал я – звучит; и было сердце непонятно радо: пока не пала сонная отрада, все било в ребра звучные, как в щит. Пусть это было сонною игрою, я встал от сна, я одеваюсь. Ночь толпится в небе облачной грядою. Я выхожу один во тьму, точь-в-точь как в дни, когда взволнован был женою.

3

Бездонной ночью у камней земных, когда, хрипя и кашляя, утих мир человечий,– я, один не спящий, я обращен лицом к росе горящей на небе пыли золотой Твоей. За поколенья тварей и людей я говорю Тебе: зачем же слава коснулась только этих слабых рук? Взгляни, до звезд, огромна и кровава, ложится тень земных позорных мук. Вот, сквозь ночное душное молчанье я слышу крик, проклятья и ворчанье – то, бредя, стонет недостойный прах. А я, его случайная частица, качаюсь сладко на Твоих руках, и надо мной порхает дух, как птица. От суеты, не знающей любви, их пробуди божественным волненьем, их опрозрачни тем же озареньем и голосом таким же позови...

4

Из губ за словом вылетает слово и исчезает в сонной темноте. Разбросаны вдоль края голубого на недоступной тучам высоте, все так же звезды зреют, созревают и, повисая в черной пустоте, безмолвие ночное отражают. Я прохожу под этой тишиной по округленным камням мостовой – по каменным кускам земного хлеба, которые Ты подал людям с неба. Ты добр, но Ты пристрастен. Ты богат, но скуп. Твой дорогой наряд не крылья – камни на людские плечи. И непонятны и случайны речи, в которых души посвящаешь их. Не знаю я Твоей небесной тайны. Твои подарки, может быть, случайны, и верно, в шутку, от избытка сил Ты, разлетевшись пылью в небосклоне, мир этот в тьму пустую уронил и зачал дух в слепом зверином лоне. И я, другим бессильный передать Твой дар, Твой отблеск славы – благодать, непостижимую тоску по внешнем свете, я их верну Тебе, восторги эти, чтоб стать, как все, слепым и злым опять. Но до конца в хранилище сознанья Твои составлю неземные знанья, что Ты в меня вдохнул однажды Сам. И, от земного скрыв непониманья Твое названье, с телом по кускам я незаметно людям их раздам. Прости мое земное отреченье, что я Твоей любви не перенес. В последний раз приди, как дуновенье, коснись моих развеянных волос. Взгляни: взлетает над землей высоко гряда как дым прозрачных облаков. Мне будет здесь теперь не одиноко, и возвратиться к тленью я готов без горечи, без вздоха и упрека. Вот новый трепет ощущаю я внимательно, склонясь, вчитаться в просинь лица земного, в круге бытия вступающего в мертвенную осень. Есть знак для сердца в этой синеве: кружа, садится мертвых листьев стая и смотрит ночь, по шелестам ступая, на гороскоп созвездий. К тетиве натянутой тумана припадая, осенний ветер целится стрелой в грядущий белый незванный покой...

166

Жизнь терпкая, насыщенная кровью, зовет Меня с мерцающих небес, зовет Меня и гневом и любовью скатиться в бездну черную за лес; принять ее напрасные волненья, испить ее томительную страсть; своей крылатой огненною тенью к ее позору гордому припасть. Чтоб в этой черной и зловонной пашне Мне умереть простым льняным зерном, но расцвести своей тоской всегдашней: кусочком неба – синеньким цветком. Чтоб искупить божественные клятвы, родясь короткой радостью земной, и в день кровавой и томящей жатвы окончить подвиг незаметный свой.