Солдаты
Шрифт:
том, какое тяжкое возмездие получит от Пинчука.
Мотя подкралась робкой и тихой цесаркой.
– - Здравствуйте вам...
Он обрадованно раскрыл щербатый рот, смущенно сопел.
– - Может, помочь?
– - Не надо, я сам...
Она приблизилась к нему.
– - Прогуляемся чуток?
– - Погодь малость, покормлю хлопцев, тогда...
– - Мишкины уши горели, в
голове была какая-то муть. Она присела рядом, стала ждать.
2
ровно десять дней. Пленный немец дал ценные сведения, и поэтому командование
расщедрилось.
Забаров проводил с ротой занятия, Шахаев -- политинформации; на это
уходило в день часов пять-шесть, остальным же временем каждый располагал,
как хотел. Пинчук и Кузьмич -- эти два неутомимых государственных мужа --
решили, по совету Шахаева, помочь хозяину дома. Обоих старых солдат
по-прежнему раздражало то обстоятельство, что в хозяйской хате совершенно
отсутствовала труба, принадлежность, с точки зрения человеческой, прямо-таки
необходимая. Дым от печки, как в старой русской деревенской бане, выходил
через дверь и единственное окно, печь топилась хозяйкой по-черному. Сенька,
вспомнив слова Никиты Пилюгина, сказанные им в первый день вступления в
Румынию, теперь не давал ему покоя.
– - Где же труба, Никита? Ты бы поискал. Может, ее хозяин прячет от нас.
И кухни во дворе что-то не видать...
Никита отмалчивался. Но от Сеньки отвязаться было нелегко.
– - Поищи же, Никита, трубу. Будь другом!..
– - Отстань ты от меня, -- проворчал Пилюгин.
Сначала Никита был твердо убежден, что "у румын обычай такой -- жить
без трубы, и все. Не полагается по ихним понятиям". Но Бокулей-младший
объяснил ему, что дело тут не в обычае. По румынским законам за трубу
надобно было платить государству налог, и притом немалый. Оттого-то трубы и
маячили лишь над богатыми домами. За окна тоже нужно было платить налог.
Поэтому Бокулеи довольствовались одним крохотным, подслеповатым оконцем.
Узнав об этом, Пилюгин помолчал, пошмыгал носом и пробурчал неопределенное:
"Да-а".
Пинчук же возмутился. Сердце и разум "головы колгоспу" никак не могли
примириться с таким "безобразием". Поразмыслив малость, он решительно
объявил хозяину:
– - Точка. Зараз такых законив нэмае. Ставь трубу! А спустя час хозяин
привез из боярской усадьбы воз крепкого каленого кирпича.
– - Старый, вишь, конюх там один остался, -- рассказывал Кузьмич Петру
Тарасовичу.
– -
кирпичи уложить. Старый, вишь, боярин умер, а молодой -- на фронте... Его,
Иона, охранять оставили в имении. Вот он и охраняет... Просит еще приезжать,
коль что надо будет... Русских, вишь, любит. Против турок в семьдесят
седьмом, говорит, вместе с русскими воевал под Плевной. До сих пор помнит...
Золотые Кузьмичовы руки немедленно приступили к делу. В три дня он
сложил в доме Бокулеев новую печь, в русском дородном стиле, занявшую
пол-избы. А на четвертый день над крытой из высокой кирпичной трубы впервые
весело и беспечно заструился дымок. Во дворе стоял хозяин, глядя на трубу
мокрыми, покрасневшими глазами. Потом, испуганный, начал просить у Пинчука
какую-то бумажку, чтобы, значит, не брали с него налоги.
– - Не будут с тебя налог брать, не будут, -- растолковывал мужику Петр
Тарасович, отчаянно жестикулируя руками. -- Ты сам теперь хозяин всему.
Понял?
– - Бун, бун!.. Карашо!..
– - радостно пролепетал сообразивший наконец
старик, торопливо смахивая с глаз слезы.
– - Бун, карашо!..
– - Бун, бун!..-- "бунел", как в бочку, довольный Пинчук.
Между тем за глухой стеной дома стучали топоры и пронзительно визжала
пила. Там под руководством "главного инженера-строителя", каковым прослыл
Кузьмич, солдаты прорубали новые окна. Хозяин направился туда. "Главный
инженер", потный и возбужденный, встретил его словами:
– - Давно бы окна надо тут прорубить. А то в твоем доме темно, сыро...
Жена и дочь хилые... Ничевошеньки ты не понимаешь!
Наутро в хате, залитой солнечным светом, хлынувшим через новые большие
окна, были двое: Кузьмич и Александру Бокулей, порядком "клюнувши". На
радостях хозяин извлек из каких-то потайных домашних недр кувшин винца,
невесть для какого торжественного случая припасенный, и они вдвоем с
"инженером" скорехонько его опустошили. Подогретый вином, ездовой
рассказывал румыну историю про свою непутевую жену Гликерью, бежавшую с
белым казачишкой из дому. Хозяин слушал старого солдата с великим вниманием,
хотя не понимал из его рассказа ни единого слова. Нередко там, где надо было
по ходу рассказа выразить соболезнование, румын улыбался и восклицал:
– - Бун!.. Карашо... Карашо, Кузмытш!
– - и лез целоваться.
Петра Тарасовича дома не было. Накануне он узнал от Наташи и Василики,