Солдаты
Шрифт:
полков, он зажигал лампу, и до самого утра можно было видеть седую его
голову, склоненную над книгой; иногда он подолгу что-то вписывал в общую
тетрадь, которая всегда лежала рядом со стопкой книг и журналов. Более же
всего, казалось, любил генерал солдат и сам с гордостью называл себя
солдатом, вкладывая в это слово большой смысл. И генерал сурово наказывал
своих подчиненных за невнимание к бойцу. Командиры это хорошо знали и, придя
к генералу на доклад, не
настроении, выучке. Сизов любил встречаться с красноармейцами. Он говорил:
– - У солдат нам, начальникам, есть чему учиться.
И он учился у них, подолгу беседуя с бойцами.
Вот и сейчас генерал неторопливо расспрашивал Шахаева о том, что
увидели разведчики в тылу у немцев и как они уничтожили мост.
Рассказывая обо всем этом генералу, Шахаев не забыл сообщить и о
замеченной большой колонне немецких механизированных войск и о
необыкновенной ширине гусениц немецкого танка, следы которого разведчики
увидели в лесу.
– - Не забудьте написать об этом донесение в штаб армии,-- напомнил
Сизов майору Васильеву, вызванному в солдатскую землянку вместе с
лейтенантом Марченко.-- А на разведчиков дайте представление о награде.
Уварова, посмертно,-- к ордену Ленина. А сейчас, товарищ Марченко,--
приказал он лейтенанту,-- пусть разведчики пройдут в мой блиндаж. Там им
приготовлен обед.
Распрощавшись с солдатами, генерал вышел.
Разведчики поспешили к генеральскому блиндажу.
Еще издали острый нюх Ванина уловил соблазнительный запах жирных щей и
котлет, доносившийся от генеральской кухни. Он потянул воздух носом и,
довольный, проговорил:
– - Мишка Лачуга для нас старается. Повар генеральский.
Подойдя поближе, Семен увидел возле кухни, установленной в кузове
машины, хлопотавшую румянощекую девушку. Ее круглые руки с засученными выше
локтей рукавами проворно орудовали вилкой и кухонным ножом. Голенища
брезентовых сапожек плотно обтягивали икры ее полных и упругих ног.
Заметив разведчиков, девушка откинула назад с полного раскрасневшегося
лица густые мягкие локоны и приветливо улыбнулась.
– - Проходите, товарищи, мы вас ждем,-- сказала она, нимало не смущаясь
от нахально устремленных на нее светло-зеленых Сенькиных глаз.
"Везет же этому Лачуге",-- подумал про повара Семен. Он не отрывал от
девушки тоскующего взгляда. Ему нестерпимо хотелось поговорить с ней, и он
вскочил бы в кузов, но в это время из блиндажа вышел адъютант и позвал
разведчиков к столу.
Сенька сокрушенно вздохнул и пошел в блиндаж. Во время обеда он
неотрывно смотрел на девушку, как только она появлялась
показалось, что однажды она задержала на нем свой взгляд.
После сытного обеда разведчики возвратились в свою землянку. Семен
чувствовал себя самым счастливым человеком: от ожидания высокой награды,
обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки.
– - Знаете, хлопцы, что теперь будет?
– - начал он.-- Как узнают, писем
мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня
родни -- вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не
очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть,
прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так,
Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем,
мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают
все о награде, и тогда...
Семен задумался: он не знал, что будет тогда.
Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое
вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.
– - Давайте, ребята, споем. Нашу любимую!
– - предложил Ванин и, не
дожидаясь ответа,-- был он хороший запевала,-- затянул звонким, высоким
голосом:
Бьется в тесной печурке огонь...
Остальные дружно подхватили:
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный
свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к
рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу
Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте
пел и Шахаев. Чаще -- свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза
его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал
то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной
паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в
хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо
пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева,
понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные
места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах
зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее