Солнце больше солнца

Гергенрёдер Игорь Алексеевич

– Расскажите - как!

Тот принялся передавать, какими словами его товарищи награждали советскую власть. Был убеждён, что они на него донесли. Пономарёв, поощрительно кивая, непринуждённо ввернул:

– Кто ещё участвовал?

И Ременников назвал двоих, один в Саврухе не жил, приезжал из деревни Нойкино. За ним отправился Маркел с группой милиционеров, и ночью в его "кабинете" сидели на корточках, поскольку табуреток им не дали, все пятеро обвиняемых. Каждый повторял, что не думал восставать против советской власти, четверо держались за то, что не видели винтовку, о какой упомянул Ременников. Арестованные напомнили, что в войну служили в Красной армии.

– Известный

Кережков и вовсе был начальник красной дивизии, - угрюмо высказал Неделяев.

Вскинулся Ременников:

– Так он какое восстание поднял!
– и тут же со вздохом свесил голову.
– А мы что?.. чего не сболтнёшь с голоду...

– У тебя дома для того собирались, чтобы сболтнуть, - ковырнул Маркел.

54

Милиционеры выдернули гвозди, которыми была заколочена дверь из "кабинета" в складское помещение, и пятеро ждали там, при двоих сменявшихся караульных, когда чекисты на квартире, а Маркел у себя дома поспят и закусят. Арестованным не дали ни есть, ни пить, присесть или прилечь им было не на что; когда становилось невмоготу сидеть на корточках, топтаться на месте, ложились на пол.

Днём Пономарёв вошёл из "кабинета" в "холодную" с приказом "встать!", что было исполнено с натугой. Он вернулся в "кабинет", бросив "сюда!" и, расположившись за столом, добавил "в ряд!" Окоченевшие измождённые, с позеленевшими лицами люди, медленно переступая непослушными ногами, не сразу встали, как им велели.

Пономарёв спросил: кто ещё участвовал в разговорах о власти? кто их хотя бы слушал? Объявил, блеснув очками:

– Кто назовёт таких, не будет расстрелян!

Ему вряд ли поверили или просто не захотели никого губить. Хотя наверняка можно было указать на кого-нибудь, никто не взял греха на душу.

Чекист велел пятерым возвратиться в "холодную" и изъявил желание попить чаю со своими коллегами, с Маркелом и с несколькими милиционерами. Маркел сбегал домой за чайником. В Сорочинское между тем послали двух верховых с бумагой, где говорилось, что были "выявлены и обезврежены" враги (следовали фамилии, имена, отчества) и "пресечена подготовка к восстанию".

После чая Пономарёв вновь занялся работой: написал приказ о реквизиции у Ременникова лошади, а у другого арестованного - коровы, оказавшейся в его хозяйстве. Её молоко поддерживало жизнь троих детей, чей плач проводил бурёнку в недолгий путь до двора сельсовета, не столь давно бывшего двором Фёдора Севастьяновича Данилова. В доме в эти дни квартировали чекисты и милиционеры, топились все три голландки, пустовавшие до сих пор комнаты не уступали теснотой вагону, который толпа взяла штурмом. С заколоченных окон были сорваны доски, открытые фортки густо выдыхали табачный дым.

Милиционеры во дворе зарезали, сноровисто разделали корову, разложили костры, поскольку кухни было мало для варки говядины на всю команду. Авдей Степанович Пастухов позаботился, чтобы селяне одолжили котлы. Сам он, по большей части, суетился в доме; расстегнув в духоте свою куртку из невыделанной овчины и суконную рубаху, розоволицый, потный, ходил по комнатам хозяином на празднике, командовал дочерью, снохой и младшим сыном-пареньком, которые помогали постояльцам в хлопотах. Снимая на кухне пробу, сосредоточенно разжевал кусочек недоваренного мяса, зашёл в горницу, где сидели за столом чекисты и Маркел, уведомить:

– Ещё чуток, и будет готовое прямо с жару!

Маркел был погружён во властно волнующее воспоминание о том, как здесь за этим столом ему выпало обедать с Львом Павловичем Москаниным, который повелел, чтобы Данилов и его жена обслуживали своих

работников, и который произнёс, что будут созданы силы господства над всей планетой. Маркелу явственно, будто вот он тут, представлялся Москанин в его несказанном могуществе, и те, кто сейчас сидел рядом, тот же Пономарёв, казались серыми рядовыми фигурами, они до сих пор не сказали ничего, над чем можно было бы подумать. "Мелкота!" - мысленно назвал их Неделяев, возбуждаясь гордостью оттого, какие идеи дано было понять ему, стоящему на неведомой для окружающих высоте. Глядя на расторопного угождающего чекистам Пастухова, он думал: "Самый что ни на есть суслик, какой сумел при советской власти не только спасти свою норку, но и углубить её и утеплить. Сколько таких же сусликов плодятся, кормятся в новой жизни - даром что другие мрут тут и там".

Авдей Степанович, весь само радушие, задал вопрос Пономарёву:

– Вы не из наших краёв будете?

Тот с замкнутым лицом бросил:

– А что?

Пастухов в улыбке прищурился:

– Хорошо, когда наш земляк избавляет нас от вредных людей.

Чекист, сменив выражение, вдруг заговорил внушительно:

– Избавляет вас вот он!
– и движением головы указал на Неделяева.
– Пока он на своём месте, мы за вашу волость спокойны!

Маркел, никак не ожидавший таких слов от Пономарёва, опешил, уставился на свои кисти рук, прижимая их к столу, в то время как сладостное чувство распространялось от груди до кончиков пальцев. Становилось приятней приятного, он млел и безмолвствовал.

На Пастухова услышанное подействовало так, что он секунды две с пристальным вниманием следил за лицом чекиста, прежде чем расплылся в улыбке, глядя уже на Маркела и кивая. Вряд ли прошёл час, а произнесённое Пономарёвым знали секретарь партийной организации Овсухов и председатель ревкома Атьков, а там уж узнала, с вольными добавлениями в пользу Неделяева, вся Савруха. Слава волостного надзирателя милиции перекинулась и за пределы села.

55

Верховые по раскиселившейся под мартовским солнцем дороге доставили в Савруху постановление, которое было передано телеграфом из Бузулука в Сорочинское. Пятерых арестованных следовало расстрелять принародно, "чтобы, - предписывал документ, - кара стала известна на возможно большем расстоянии как вразумляющий урок кулакам и подкулачникам".

Читали постановление в "кабинете" Неделяева, и один из чекистов спросил Пономарёва, расстреливать ли посреди площади или у стены церкви. Тут вдруг заговорил Неделяев:

– Сделать на площади - это вроде как они представляют всё село. Много им чести, да и село наше - советское, не виноватое. Надо сделать во дворе Ременникова, главного виновного. Люди соберутся и в соседних дворах и на улице, там место открытое, отовсюду будет видно.

Пономарёв поправил очки, всем видом показал, что размышляет. Затем сказал так, будто Маркел не говорил этого:

– Произведём в усадьбе Ременникова!

У Маркела между тем имелась иная, чем он привёл, причина для предложения. На площади расстреляли приговорённого эсеры. Маркелу же страстно желалось взять как пример казнь Данилова потрясающим Львом Павловичем Москаниным.

Начищенная медная пряжка на поясе Маркела звеняще сверкала на солнце, вскипала слякоть под чавкающими сапогами команды, которая вела пятерых к дому Ременникова. У заборов ёжились тощие подушки ноздреватого снега, и Маркелу вспоминалось: он и Фёдор Севастьянович Данилов в его последний день несут из кухни в свинарник вёдра с тёплым кормом, хозяин произносит: "Солнышко взялось припекать! Сугробы-то как уварились!"