Солнце больше солнца
Шрифт:
– Киловы здесь живут?
– Здесь, - едва слышно раздалось в ответ.
– Вы уже должны меня знать. Я - волостной надзиратель милиции!
– раздельно проговорил Неделяев.
Женщина, глядя себе под ноги, стояла молча. Придирчиво всматриваясь в её исхудавшее лицо, Маркел спросил:
– Пелагея Килова?
– Бледные губы шевельнулись:
– Я...
– Что в дом-то не ведёшь?
– сказал он помягче, с тенью улыбки.
– Идёмте...
– сказала она с послушным равнодушием, повернулась, пошла в избу.
В сенях стояла женщина, по виду почти старуха, в телогрейке
– Чего это?
– с ужасом спросила Маркела.
Он не без удовольствия от того, как его боятся, сказал старательно ласково:
– Я к вам с хорошим. Может, захочу вашу дочку в жёны взять.
У женщины приоткрылся рот:
– А?
– она совсем обомлела.
– Зачем меня в сенях держать?
– произнёс с укором милиционер, тронул её за плечо, побуждая повернуться к двери из сеней в избу, проследовал туда за хозяйкой.
За ними вошла Пелагея, закрыла за собой дверь, обитую изнутри овчиной, успевшей порядком облезть. Маркел увидел на столе пустую деревянную миску, а у печи на полу - кучку щепок. Спросил:
– Дров нет?
Хозяйка заговорила горестно:
– На себе из лесу не принесёшь. В хлеву доски отдираем, всё равно пустой стоит.
– Чем кормитесь?
Она принялась объяснять:
– Муки у нас не спрятано. Мы с Полей перед зимой собрали желудей, кожуру с них счищаем, ножом их режем, сушим, в воде мочим, после снова сушим, варим и мелем. Каша у нас с этого, лепёшки.
Маркел подумал: "Как усердно про жёлуди толкует. Хочет убедить, что только их и едят. Конечно, ещё что-то да имеется - кислая капуста хотя б, грибы сушёные". Сказал с непривычным дружелюбием:
– Я к вам пришёл не запасы искать. Сейчас пойдёмте ко мне - пообедаем, - он, повернувшись к Пелагее, отметил, как у неё при этом слове ожили глаза на бледном, без кровинки, лице с обтянутыми кожей скулами.
– За обедом, - медленно произнёс, усиливая впечатление, - я посмотрю... и обсудим. Может, и женюсь.
– Как же так-то...
– пробормотала мать, явно страшась подвоха.
– А чего тут не так?
– произнёс он насколько мог добродушно.
– Вас Федосьей зовут?
– Крещена Федосьей...
– прошептала женщина и вдруг взмолилась: - Уж вы не сделайте нам беды!
– Я пришёл по честному намерению!
– произнёс Неделяев с выражением прямоты и важности.
– Теперь и вы честно скажите: дочка - честная девушка?
– он с полминуты смотрел на мать, затем повернул голову к Пелагее.
Та, ни жива, ни мертва, кивнула. Мать сказала гостю:
– Честна как есть она!
– и стала утирать слёзы рукой.
– Ну, так идём, что ли!
– воскликнул нарочито весело Маркел и нетерпеливо притопнул сапогом.
Федосья быстро перекрестилась, надела поверх стёганки овчинную шубу. Неделяев вышел вместе с женщинами и в то время, когда хозяйка запирала избу на замок, взял Пелагею под руку, повёл на улицу.
Ещё с тех пор, как он погостил у лесничего, впечатление от уюта в его доме, от порядка, тепла и застолий стало искушать Маркела тем, что неплохо бы заиметь свою Авдотью, которая подавала бы ему невиданные им кушанья, обметала веником снег с его сапог, когда он
Однажды у себя в кухне он присел на табурет перед тяжело дышащей Потаповной, полулежавшей на лавке, заговорил доверительно:
– Не знаю, кого в жёны взять. Надо мне, чтоб девушка была скромней скромного, вставала до света и за работу. Чтобы варила, жарила, парила, пекла лучше других. И чтоб не только каждое моё слово исполняла, но и без слов знала, чего мне желательно.
Потаповна поморгала слезящимися глазами, прокашлялась, проговорила:
– У Федосьи Киловой младшая дочка тихая. Федосья сказывает: уж как смирна-а!
– старуха для выразительности тянула "а", пока не закашлялась. Переведя дух, набрав простуженной грудью воздуха, продолжила: - Ей уж никак семнадцать, а то и осьмнадцать. Стряпать она должна уметь от матери. Федосья это превзошла.
– Это вам точно известно?
– требовательно, с недоверием спросил Маркел.
– Муж мой покойник дружил с мужем Федосьи, с Афанасием Киловым, и в прежнее-то время сытое, когда не слыхали ни про красных, ни про белых, были мы с мужем у Киловых в гостях. И очень вкусным Федосья нас угощала, - высказала Потаповна, вздохнула, прищурилась, вспоминая.
Маркел спросил с живым интересом:
– Что ели?
– Всего не помню. Уток, помню, ели с грибной подливой на белой муке, со сливками. Дикие утки - Афанасий их из ружья набил.
"Так!" - с удовлетворением произнёс мысленно Неделяев.
Ему, уроженцу Саврухи, фамилия Киловых была знакома; теперь же он стал досконально расспрашивать Потаповну об этой семье. Позже завёл разговор о ней с председателем сельсовета Пастуховым, который любил порассказать о каждом (за исключением некоторых персон). В итоге Неделяев получил, как он сказал себе, полную картину.
49
Афанасий Килов при царе упорно поднимался из бедности, не только пахал да сеял, но был рыболовом, охотником, а также портняжничал. Шил селянам нехитрую одежду, чаще же чинил старую. Постепенно, хоть в зажиточные и не вышел, с нищетой простился. У него с Федосьей подрастали две дочери, Пелагея - младшая. Он надеялся сделать из них портних и сам мечтал серьёзнее заняться пошивом, копил на швейную машинку "Зингер".
Когда набрались нужные деньги, запряг коня, покатил в Сорочинское, где была торговавшая швейными машинками лавка. К тому времени царский режим сменился новой властью, она тоже только что опрокинулась, о чём Килов особо-то не задумывался. Полагал, что при любой власти ценят одежду, продают, покупают, меняют, как и женятся, рожают и хоронят. Боялся он не властей, а охотников до чужого добра, которые пошаливали во все времена, но уповал - на людной дороге средь бела дня не нападут.
Он купил швейную машинку, переночевал в Сорочинском у знакомых, направился домой, но на выезде из села его остановил пост военных с красными повязками на рукавах. С Афанасия потребовали документ, на какие деньги и зачем куплена им машинка "Зингер", если он, по его словам, крестьянин. Он говорил, что прирабатывает пошивом, и о нём решили: "В ревком!"