Солнце больше солнца
Шрифт:
Тут же маленькое ласковое солнце увиделось дома над обеденным столом. Маркел Николаевич, придя со службы, сняв сапоги, галифе, китель, вымыв с мылом руки, лицо, сидит за столом в мягких домашних тапочках на войлоке, в лёгких сатиновых шароварах, в ситцевой рубашке. Поля подала те самые блины трубочкой с жареным молотым мясом внутри, которые когда-то так полюбились мальчишке Маркелу в доме Даниловых.
А ведь услышав от Москанина о сусликах, юнец Маркел почувствовал враждебность и презрение ко всем тем, кто живёт в подобных домах, озлобление перешло на остальное множество, которое
Но кем стал он сам, поедающий даниловские блины здоровый отрастивший брюшко мужчина, чья шея раздалась шире головы. Его погреб, подполье, кладовые полны запасов. Он стал истинным сусликом, нагуливающим всё больше жира. Раздражаясь из-за этого, он говорил себе, что у него необыкновенно иное сознание, что ему, Маркелу Неделяеву, как, может быть, более никому в стране, открыто значение сил всемирного господства. "Я! я! я пишу о видах невероятного оружия!" - исходил криком в его душе голос, отвечая зловредному: "Толстеющий суслик".
Он вкусно жил год за годом и увидел воочию действие этого оружия - самое ужасное, что оно, действие, изменив форму, став невидимым, не прекратилось. Он потерял Полю, к которой был привязан, как, пожалуй, к самому ценному из того, что имел, ибо почти всё, что ему нравилось дома, давала ему она. Её нет рядом, и он страдает едва ли не физической болью от жалости, что его жизнь, какую её сторону ни возьми, столь оскудела. Жизнь, которая не сегодня-завтра может и вовсе оборваться.
Без всякого вкуса съев то, что оставила для него в кухне соседка, он лёг в постель, бесконечно долго ворочался, вслушиваясь в своё тело, содрогаясь от страха, что в нём поселилась смертельная болезнь. К исходу ночи мозг стала заволакивать сонная муть, представилось, что атомную бомбу взорвали в дальних-предальних краях и как это хорошо.
И вдруг, когда Маркел Николаевич почти заснул, его сознание озарилось тем, что ему были ниспосланы две идеи! Идея Кережкова и идея Москанина. Он, Неделяев, созидал своё домашнее солнце, сотворил его и он же многие годы описывал разные виды неслыханного оружия, чтобы в конце концов убедиться в правоте своего прогноза.
91
Приехав к Борисову, он дал ему конверт, в который аккуратно положил листки Кережкова. Хозяин, выслушав, что это такое, сел за стол, надел очки, стал читать, а гость, на этот раз не опустившись на диван, затеял прохаживаться по комнате.
– Угу, - обронил Дмитрий Сергеевич, окончив чтение, - медленно снял очки, вперил в гостя тревожно-пытливый взгляд.
– Откуда это у тебя?
Неделяев стоял перед ним у торца стола, погрузив кисти рук в карманы галифе, голова чуть склонилась набок на толстой шее, которой был тесен ворот кителя.
– Было-то как...
– пробормотав это, он с решимостью сжал губы и вдруг заторопился с рассказом. Объяснил, каким образом оказался один на один с Кережковым и что произошло. Говоря о том, как у мертвеца отделил голову от туловища, обратил взгляд внутрь, впившись в стоявшую в памяти картину, глаза оцепенело замерли.
– Не выносил я, что он
Борисов кивнул с неопределённым выражением, сказал, опустив глаза на листки на столе:
– Всё равно наши его расстреляли бы.
Он наморщил лоб, отвлекшись на своё сокровенное.
– Я уже не боюсь критиковать. У меня, наверно, будет, если уже не есть, рак или белокровие.
Маркел Николаевич ощутил, как у него натянулась кожа на лице: он услышал о своём собственном ужасе.
Лесничий ладонью прижал листки к столу, проговорил сиплым полушёпотом:
– Голова его работала отменно...
Неделяев сел за стол, отмечая, как постарел, как осунулся хозяин, и нестерпимо затосковал, что то же самое сделалось с ним самим. Борисов похлопал по листкам, в мрачной задумчивости произнёс:
– Если бы его дело победило...
– Я тоже об этом думаю, - подавленно признался Маркел Николаевич.
Лесничий спросил его, что ему известно о Кережкове, и он ответил: когда, мол, с ним дрались, то говорили - учился в гимназии, стал эсером, побывал за границей, в германскую войну окончил школу прапорщиков, воевал, дослужился до поручика. На фронте, ещё до революции, перешёл к большевикам.
– Правильно. Всё это я тоже слышал, - подтвердил Борисов, уставился на листки, затем добавил: - Перед войной эсеры дали ему задание - быть при чиновниках, которые сопровождали переселенцев в Сибирь. Он повидал, как устроились те, кто переселился, как хорошо живут, пока власть не успела их обротать.
– Эсеры всё бы делали для таких, а не гнались бы за невероятным оружием, - с прорвавшимся возбуждением выговорил Неделяев.
Друзья с минуты три молчали. Потом лесничий сказал - как потеплело, его лесник поймал невиданного ужа длиной в рост человека, гадюку убил двухголовую.
– Всё от радиации!
Стал объяснять: радиоактивные вещества проникли в почву, в воду, в растения, в организмы животных, птиц, рыб, во всё то, что нас окружает, во всё то, чем мы питаемся. Конец пути - наши тела. Вещества в нас накапливаются, вызывают заболевания.
– Но не все же заболеют, - с вымученной надеждой сказал Неделяев.
– Я тоже на это уповаю, - грустно протянул лесничий.
Оба подразумевали: "Не все - то есть не я". Страдающе искажая лицо, поведя головой, Борисов сказал:
– Какой край переполнили отравой.
– Уезжать? Но всё тут твоё, как грибу грибница, - с саднящей болью произнёс Маркел Николаевич.
Опять помолчали. Лесничий сообщил:
– Я узнал - эту гадость выводит из организма красное виноградное вино.
– Он говорил о вине, какое бочками привозили с юга в сельмаги, продавали на розлив.
– Я себе бочку купил, каждый день принимаю.
Неделяев ободрился:
– У нас в сельмаге есть.
Борисов позвал Авдотью, чтобы принесла кувшин с вином, стаканы. Вскоре она вдвоём с Евдокией подала обед. Тоскливые мысли не донимали женщин, они, как обычно, были радушно хлопотливы с мужчинами, и те расслабились, продолжая прикладываться к стаканам. Хозяин бросил на гостя потеплевший взгляд.