Солнечный ход

Барабаш Дмитрий

Патриотическая

Родина, ты песня недопетая,от которой пробирает знобь.Деревца игриво машут ветками,Когда пашет землю землероб.И комбайн не просто трактор с кузовом,А баян, трехладка, скрипунок.Кто проходит мимо – слышит музыку.Это землю роет землероб.Черви дождевые перепаханыНа здоровье чаек и ворон.И дурманят нас хмельные запахиПроходящих рядышком коров.А комбайны, да раскомбайны,словно лабухи,разыграли трудовой ансамбль.И начальниксходит к нам по радуге.Сам бль…1985

Корни

Затих ветров невидимый орган,застыла

молча траурная мессасреди стволов, закутанных в туман,разъединивший неделимость леса.И лишь одна осталась в мире связь,которую мы принимаем слепо,из века в век вплетая корни в грязьи устремляя наши ветви в небо.1980

Этюды

Ветер выдувает из осени чешский хрусталь.Босоногие девушки бродят по первому льду.Поздним утром с холма видно морозную дальдо солнца, продетого в золотую чертугоризонта, натянутого до блеска.Слышен смех обнаженных натурщиц,кисть хрустит по холсту, как стамескаили нож, расщепляющий устриц.Молодое вино на искрящемся кончике светапродолжает бродить и кривлятьсяв прозрачных пространствах сюжета.Отпечатками пальцевиграет янтарная линза,сизой дымкой, вуальюложится на рыжие лица,отражая в палитре окно, беспорядок постелии невнятную трель залетевшей на завтрак свирели.

Запророченное время

Столбики границы —закрытого века ресницы.Ворочаюсь с бока на бок,считаю столбы. Не спится.В альбоме фотографическоместь светлые страницы —в окнах ночного городазнакомым моим не спится.А по кольцу Садовому,по садику вишневому,к будущему неновомукатятся машины.Нет пешеходов – поздно.А машины гудят и катятся.Во времени запророченном,как в лифте обесточенномдверь не открывается,не спится, не читается.

Бинокль

И. Шульженко

В бинокль не слышно.Какие бы линзы…Какие бы фразытам, в окнах напротив,махая руками,не произносили,какие бы вазыни били.А, может быть, издалиих наблюдая,как юные идолынемолодаяособапридумает быльпро себя молодуюдля толстых соседок,для лестничных клетоксырого беззвучья.Придумает правдупро то, как любилось,про сколько сервизовхрустальных побилось,и охнет толстухасоседкаподруга:«Скажите на милость!»Он был капитаномс блестящим наганом,а жил в коммуналке.Курил папиросы,когда все соседицедили цигарки.Мы так целовались,вовсю целовались,взасос целовались.По сей день не знаю,как живы остались.– Где те офицеры? —с тоскою промолвит толстуха.– На память – бинокль.И канул. Ни слуха, ни духа.

Тем, кто пишет под

У Набокова слово похоже на серп и молот.Небо делает жест —раздвигает, как ноги, тучи.Я не видел ни разу в жизниячменный солод,но зато пил пиво. Наверное, это круче.Что базарить впустуюпро духа, отца и сына.Я не знаю их, не знакомился, не встречался,не стучу про них даже пульсом,поскольку имяБогане подвластно сбивчивым ритмам вальса,что танцует со мной охранникв пустом продоле.Лишь немой паукда Марфинькины проказы.За рубашкой в комод полезешь,но столько моли,что не сможешь додумать деньдо последней фразы.Покажи мне фонарь с дымкоми природным газомне на дряблом снимке,а в уличном интерьере.Посмотри, как сморщился лобнад копченым глазом.Да воздастся каждому не по вере,а по глупости.То-то

пизанских башен!То-то будет смешон,кто казался зловещ и страшен.

Горы

Горы, когда их видишь во снеили когда в форточку,на фоне вечернего неба —белые вершины,повисшие в темно-синем,многозначительны,как библейские притчи.Зачем смотреть в микроскоп на буквы —слова теряются, не говоря о большем.Иногда в морсеостаются настоящие ягоды клюквы,но при этом онистановятся кислее и горше.Потому что сиропне подходит сосне по стилю,потому что горы во снея еще осилю,а вот склоны под скоси ущелий серость,словно морс из камней,мне уже приелась.Я видел шар земной на твоей ладони,мне не нужно ближе, не надо крометой картиныдругих перспективных углов,прозрений —лишь бы линия жизни земнойне была мгновенней.

Тела посещаются светом

Тела посещаются светом.Костюмы и платья, порой,иным увлекаясь сюжетом,бывают не только собой.В них кружатся звездные вихри,вздымая волну за волной,в них помнятся лучшие книги,соперничая с тишиной.Но слабенько светят лампадки —испуг – и не видно ни зги,и крылья малы, как лопатки,и слишком конкретны мозги.Пространство сжимается в рамкуэкрана, холста и листа.Осталось наклеить на ранкудва пластыря в виде креста.

Танго в Манеже

Перевернутый ветер откроетдругие пространства,где другие цвета, только истиныте же и те же.Та же подлость, и то жеглядящее искоса чванствона коней, закружившихпоследнее танго в Манеже.И опилки копытом вздымаядо звездных раскладов,не настолько далеких,раз близость их чувствуешь кожей,и локтями – удары,ведущих к расплате прикладов,под улыбкой невнятной, бессильнойи все-таки Божьей.

Светопауза

Мне надо выдержать светопаузу,мне надо ветром прилипнуть к парусуи распластаться в его упругости,чтобы придать ей земной округлости.Мне надо высветить во тьме безоблачной,в её кромешности внутриутробочной,погрешность вычислить – в числе несчитанном,чтоб в естестве своем, еще невиданном,еще неведомом, еще несказанномявиться сразу всем единым разумом.

КРУГ

2012—2014

Круг

Мне шепнули, что ядолжен выиграть какую-то битву,на роду мне написан великих свершений венец.Мое имя вплетут в мирозданье, запишут в молитву,и я стану пророком и Богом Богов, наконец.Мне закрыли глаза двух ночей безупречные шоры,мне к бокам примостили дощатую выдержку стен,и, казалось, в ногах не опилки, а древние горыледяными вершинами тянутся к дрожи колен.Сколько лет в этом стойле овсяном,соломенном, хлебномвариации мыслимых жизней слагались в одну.И, по ней проскакав, я сливался, как облако, с небом,и срывался, как тень с облаков, к океанскому дну.Мне предписан был бегпо какому-то смутному кругу,рев арен, звон монет и трусливые рвения шпор.Я прийти должен первым куда-то, и эту заслугумне принимбят при жизни, а после поставят в укор.За бесчисленность дней,или что там текло за глазами,я сумел сосчитать все песчинки на трассе своей.Я прошел ее первым, последним,скрипучим, как сани,стертым в пыль от копыт до горячего пара ноздрей.Все интриги трибун,всех менял и карманников трюки,всех властителей дум, все царапины нищенских рук,даже дохлую муху, скрестившую лапки на брюхе,все оттенки реальности,каждый случавшийся звук…Вот меня по бедру кто-то хлопнул горячей ладонью,– Мол, пора, выходи —твой единственный, главный забег!И откуда-то сверху увидев судьбу свою конью,я заржал, все и вся, как на свет,поднимая на смех.