Солнечный змей

Токацин .

– Забудь, – Речник потёр затылок, выразительно глядя на южанина. – Яо Ксази проложит тебе тропу, а твоей деревне – водовод.

Он разорвал пополам лепёшку, разломил по хребту жареную рыбину, плюхнул сверху ложку яусурвы и принялся жевать, не глядя на норцев.

– Фрисс, ты не спешил бы, – покачал головой Некромант, задумчиво разглядывая пришельцев. Они дошли уже до двери, но на пороге обернулись. Речник покосился на них и раздражённо вздохнул.

– Нецис, ты о чём? Теперь и в тебе пробудился долг Речника?

–

Не в долге дело, – покачал головой Некромант. – Этот их железный город, Риалтемгел… Нам туда надо, но у нас нет Двухвостки – и ещё два или три дня не будет. А у них есть корабль и жажда приключений. Последнее – их беда, а вот первое нам пригодилось бы.

Речник удивлённо мигнул.

– Ты им так запросто спустишь, что они тебя отравили и чуть кожу не содрали?

– Дела страха, – вздохнул Нецис. – Он на многое может сподвигнуть. А я привык вызывать страх и отвращение. Но вот делу всё это мешать не должно. Если есть корабль – отчего бы на нём не лететь?..

Растопленный жир шипел, остывая в снегу, блестел, стекая каплями по примятой траве. Хийкиммиг настороженно обнюхивал зелень, его уши стояли торчком и вздрагивали на любой шорох. Повозка, сменившая полозья на колёса, стояла у кромки льда, и Хагван косился на неё и судорожно сглатывал – не то думал о погибшем Речнике, не то предчувствовал непрестанную тряску. За три месяца разбитая колея не стала ровнее, только скрылась под низкорослой, прибитой ветрами к земле травой. Кесса тронула землю у корней – она была твёрдой, как камень.

– Мы кормим вас, духи, охраняющие землю травы. Проложите для нас широкую тропу… – Кытугьин выплеснул остатки жира в траву и бросил ложку следом, поворачиваясь к огню. Кесса бесшумно протиснулась в щель в пологе и склонилась над огромным белым коконом.

Ещё в Элуатаа мёртвого Речника завернули в шкуру хийкиммига, её краем, как капюшоном, прикрыли лицо. Лёд пропитал тело Яцека насквозь, оно до сих пор было холодным, твёрдым и белым как снег. Кесса откинула край шкуры, дотронулась до ледяной щеки.

– Мы вернулись уже, Речник Яцек. Мы в Куо. Тут уже лето. Смотри, даже здесь, у северной границы, зелёная трава…

Она просунула пучок травинок под заиндевевшую броню, тихо всхлипнула и села на край повозки.

– У-ух, странная у вас долина, – покачал головой Икымту, растирая в ладонях зелёный лист. – Столько мягкой травы – и совсем нет ниххиков! А там, где на скалах растут копья, – там целые стада!

– Здесь мало травы, Икымту, – неохотно отозвалась Кесса. – Не хватит никакому стаду.

– Каримас милосердный… – Хагван, болезненно щурясь, глядел в небо. – Кесса, посмотри на солнце! Видишь?!

Небо, усеянное мелкими облачками, по-летнему бледное, показалось Речнице нестерпимо ярким после северного марева. Она замигала, утирая слезящиеся

глаза, и кивнула.

– Солнце в красном венце. Солнечный змей ещё жив…

– И мы вернёмся ни с чем, – поморщился олданец. – Что же теперь будет?!

– У-ух, у нас нет друзей, – пробормотал Икымту, озабоченно хмурясь. – Лёд нам враг, и огонь нам теперь не друг. Плохо…

– Будем сами себе друзьями, – пожала плечами Речница. – Будем сражаться там, на Реке. Если не повезёт, Речник Яцек встретит нас в Долине Тёмных Рек. Он в Чертогах Кетта, наверное, не могли его туда не позвать, но он к нам выберется.

…Гуделка взвыла отчаянно, словно умоляла о пощаде, и с бревенчатых стен Куомиэси послышались встревоженные крики, а затем ругань – здесь непривычны были к таким воплям. Кытугьин, стоя на краю повозки, раскручивал ремешок, и вой не прекращался, пока навстречу его телеге, замершей чуть в стороне от ворот, не вылетели из города всадники-Хармаканса и очень сердитый Серый Дракон. Солмик спрыгнул с повозки и ждал их, спокойный, как льды Хеливы.

…Койя сидела на краю постели, навострив уши, и крутила головой. Что-то озадачило кошку, но что?.. Кесса поднесла руку к её усам – кошка понюхала пальцы, шевельнула ушами, потрогала руку лапой и недоумённо мигнула.

– Солмикское мыло, – хмыкнул Хагван, с трудом запихнув в рот очередной кусок пирога и тут же потянувшись за следующим. – Она удивляется – её привезли в город и не вымыли! И от тебя костяной золой не несёт.

– Хагван, – Речница со вздохом потянулась за ложкой, олданец пригнулся. – Ты сейчас по-солмикски говоришь. Если Кытугьин не спит…

– Вайнег бы побрал это зелье, – поморщился герольд. – Мне бы в столовой по-солмикски не заговорить! А Кытугьин спит, не волнуйся. И Аса, и Икымту. Странные люди! Тут в кои-то веки принесли человеческую еду, а они ничего в рот не взяли… Кесса, помнишь ту похлёбку из хумики? Речник Яцек ещё… сказал тогда – мол, я есть её не умею? Вот бы снова той похлёбки…

Хагван шмыгнул носом и откусил от здоровенного ломтя, сочащегося жиром.

– Морнкхо умеет её варить, наверное, – вздохнула Кесса. – Вот вернёмся в Замок, найдём его… если только с ним то же не вышло…

Она поёжилась.

Трижды в тот вечер Кессу и Хагвана вводили в купальню. Солмикская раскраска поддавалась неохотно, кровавой водой стекая по коже, пока лицо и руки не побелели. Полосы траурных узоров обвили запястья Речницы, священные знаки Таурт заалели на кистях. Меховую одежду унесли, и Кесса снова надела куртку Чёрной Речницы, вяло удивляясь, как тесна та стала в груди и животе, – хоть сразу же вставляй клинья…

Ночь – тёмная, тёплая и безветренная – была за приоткрытым окном. Кесса, едва открыв глаза, потянулась за оружием. Солмик отступил, показывая пустые ладони. Речница тихо охнула.