Солнечный змей
Шрифт:
– Гедимин, не туда, – прошептал Фрисс, резко ныряя влево. Снаряд просвистел мимо, уходя в золотое пламя. Речник дёрнулся ещё раз, пропустив под крылом пучок багровых лучей.
– Давай! – закричал Фрисс и рассмеялся. Зелёный корабль вихлялся туда-сюда, едва удерживаясь в воздухе, запах гари и земляного масла резал ноздри – но Речник летел, и золотой глаз в небесах становился всё больше, и что-то тёмное проступало на нём.
Последний снаряд пролетел над крылом зелёного корабля – Фрисс уже не уклонялся, но опасная штука пронеслась в отдалении, уходя точно в центр золотого сияния. Речник изумлённо мигнул, посмотрел на
Он открыл глаза, осторожно поднял руку – она была на месте – провёл по земле и нащупал горячий камень. Белесое небо распласталось наверху, пыльный горячий ветер дул над плоской степью, клок сухой травы упал Речнику на грудь. Фрисс рывком поднялся, встал на четвереньки, растерянно глядя по сторонам. Рядом дымились почерневшие обломки, и кое-где виднелись ещё куски серо-зелёной брони. Всё вокруг пропахло горящим земляным маслом, но огня уже не было. Из останков корабля, глубоко впившись в землю, торчал острый осколок желтоватого камня – огромный диск раскололся и разметал куски по округе. Золотые блики ещё дрожали на нём. Фрисс вгляделся в глубокие прорези на камне и изумлённо мигнул. Из узоров, тающих на глазах вместе с жёлтым свечением, сплетались очертания бронированной змеи, увитой дымящимися щупальцами. Змея свилась в кольцо, и на осколке осталась малая часть её тела – и она осыпалась в прах вместе с самим камнем, источая жар. Речник оскалился и хрипло хохотнул. Что-то скрипнуло среди обломков в ответ.
«Гедимин!» – Фрисс вздрогнул всем телом и бросился на звук, оставляя на осколках корабля клочья тонкого скафандра. Перемахнув через обломок каменного диска, он выскочил на присыпанную кусками брони площадку – и остановился, глядя на пропитанную кровью землю.
Древний Сармат лежал на спине, наполовину прикрытый осколками брони, тонкая тёмная плёнка-одежда местами прикипела к телу, местами расползлась, открыв серую кожу, исполосованную шрамами. Тёмно-серый осколок, самый верхний из стопки и самый длинный, согнулся вдвое и наполовину вошёл в солнечное сплетение, и торчал теперь из тела сармата, перемазанный чёрной кровью и блестящей слизью. Тёмная лужа медленно растекалась вокруг, впитываясь в пыль.
– Гедимин! – глухо вскрикнул Речник, падая на колени и хватаясь за горячий осколок. Сармат застонал, кровь потекла сильнее. Окровавленная рука Древнего ощупала край раны, и сармат тихо скрипнул зубами.
– Фриссгейн? – жёлтые глаза, ясные и светлые, не затуманенные болью, смотрели на Речника. – Знал, что ты не промахнёшься.
Фриссу показалось, что на его ушах развели по костру, и ещё один – на затылке. Он отвёл взгляд, потянулся к страшной ране, но остановил руку на полпути, глядя на кровь, растекающуюся по земле. Её было слишком много, и текла она снизу.
– Гедимин, потерпи, я вырву осколок, перевяжу рану, – пробормотал он, чувствуя, как холод ползёт по спине. – Он неглубоко воткнулся, только мышцы порезал. Сейчас, я помогу…
– Оставь это мясо, Фриссгейн, – раскалённая рука сармата
Фрисс придвинулся к его лицу, подвёл ладони под голову и вздрогнул – пальцы коснулись чего-то мокрого и липкого.
– Противно? – глаза сармата на миг сузились. Речник вздрогнул и тихо всхлипнул, обхватив его свободной рукой за плечи и прижимаясь к раскалённой груди.
– У тебя ранка на затылке, Гедимин, – пробормотал он, уже не сдерживая слёз. – Я больно тебе сделал, снова сделал тебе больно… Я бы все твои раны на себя принял, если бы мог… а я стрелял в тебя… Гедимин…
– Хватит, Фриссгейн, – огромная горячая ладонь опустилась на его спину, сармат прижал его к себе, но судорога, пробежавшая по телу, заставила его разомкнуть объятия, и Речник снова вздрогнул, испуганно глядя на серое лицо. – Ты защищался и защищал своих… соплеменников. Это правильно. Неправильно другое…
Он повернул голову, глядя на жёлтый камень. Ветер уже сточил его до половины. Глаза сармата потемнели.
– Сны не должны так работать, Фриссгейн, – сармат стиснул его запястье так, что едва не затрещали кости, но Речник не шелохнулся. – Это образы, всплывающие из памяти. Это не связь между разумами. И… это не оружие. Не то, что сводит с ума. Весь Восточный Предел сейчас видит неправильные сны, и из-за них всё идёт вразнос. Что-то сломалось, Фриссгейн, ты говорил об этом тогда, весной, но я…
По лицу Древнего пробежала судорога. Речник всхлипнул.
– Сломалось, Гедимин, – прошептал он, приподнимая голову сармата – может, так ему не больно будет говорить?..
– Это солнечный змей, Тзангол, – комок в горле делал слова несвязными, и Фрисс никак не мог его проглотить. – Самая мерзкая тварь во вселенной. Он отравил солнечный свет, Гедимин, отравил даже свет лун. Свет проходит в разум спящих, собирает самые гнусные видения и разносит их, разносит повсюду. Он будит гнев и злобу во всех, все старые обиды, всю дрянь со всех свалок и могильников! Он даже эту войну вспомнил, чтобы мы с тобой не по нему стреляли, а друг по другу. Чтобы мы… чтобы все живые убивали друг друга, рвали на куски. Он был в этих снах, Гедимин, он смотрел, как мы убиваем друг друга… Вайнег, Вайнег его сожри!
Он не выдержал и завыл в голос, прижимая к себе раскалённое тело. Сармат был тяжелее и твёрже скалы, Речник не мог приподнять его – даже голова, как камень, припечатала его ладонь к земле. Древний резко выдохнул, его глаза стремительно темнели, превращаясь в узкие чёрные прорези.
– Отравленный свет? – прошептал он, потянувшись к поясу – но там не оказалось ни бластера, ни приборов, и сармат досадливо сощурился. – Вот почему фон постоянно растёт… ЭСТ-излучение, несущее информацию… как весной, чтобы вызвать реакцию… только не в ирренции, а в мозгу… Гедимин, болван, почему ты не проверил это сразу?!
Он ударил кулаком по окровавленной земле. Фрисс отшатнулся, глядя на него с испугом.
– Что с тобой, Гедимин? Чем помочь? О чём ты?
Древний схватил его за плечо – рука, словно сделанная из раскалённого свинца, прижала Речника к земле, и он боялся шевельнуться.
– Ты уже помог, знорк-ликвидатор, – прошептал Гедимин. – Ты нашёл неисправность. Спасибо, Фриссгейн. За мой разум и целостность реакторов. Теперь моя очередь. Исправлю, что смогу. Если повезёт, мы ещё встретимся…