Сосед будет сверху
Шрифт:
Может, деду позвонить? Нет, отметаю эту мысль. Я не готова. Дед не из тех заботушек, что приедет помогать. Он сначала ситуацию со всех сторон оборжет, друзьям в гараже расскажет, и только тогда толпа старых бородатых байкеров примчит на разборки, чтобы защитить честь внучки Поэта. Илюха, Кокос, Бенз и Самба — дедовы кореша — прилагаются к нему, как мушкетеры к Д’Артаньяну, а мне сейчас это совсем не нужно.
Тоскливо оглядев бампер, я наклоняюсь, чтобы потрогать вмятину, и замираю. Атмосфера вокруг стремительно меняется, накаляется, я бы сказала. Увы, я кожей чувствую приближение соседа, и это очень нехорошо. Очень.
Он стоит за моей спиной, держит на поводке своего носорога. Соседские плечи прикрывает кожанка, под ней — белая майка, и конечно же он одет в джинсы самого потрепанного вида. Интересно, тут цена пропорциональна количеству дыр? Или такое уже не в моде и это ретро из дедовых сундуков?
— Здравствуй, Дантес.
— Привет, Пушкина, — он лыбится, — поехали, че стоишь?
Я его не понимаю. Дергаю подбородком, хмурюсь, смотрю на Офелию, будто она подскажет, что делать дальше, но собака только поскуливает при виде своего кавалера.
— К-куда?
— В мастерскую. Езжай за мной, а обратно вместе доберемся.
— Эт… сейчас?
Я настолько не готова, насколько это вообще возможно: не была в душе, не сменила одежду, не завтракала, в конце концов.
— Что-то ты не такая разговорчивая, как вчера, — улыбается хищник-мудак.
— Мне нужно собраться.
— Тебе не понадобятся вещи.
— Я не одета.
— Как по мне, ты даже слишком одета.
— Мне нужно в душ.
Он притворно принюхивается и вздыхает.
— Мне кажется, что ничем не воняет, но тебе, конечно, виднее.
— Я голодна.
— Я накормлю.
А это разве не моя обязанность? Кормить мачо? И как вообще случилось, что мы стоим нос к носу? Как я могла упустить момент, когда мы с Дантесом оказались настолько близко, что его дыхание теперь касается моего лба? А наши собаки…
— Наши собаки…
Я делаю шаг назад и глотаю ртом воздух, ищу взглядом Офелию, которая, виляя задом, уже подстраивается под Шурика.
— Офелия, мать твою, отойди от этого террориста! А ты держи свой инструмент при себе! — строго говорю носорогу и оборачиваюсь к Дантесу. — Следи. За своей. Псиной! Сомневаюсь, что Эмма Робертовна желает воспитывать метисов. И я никуда не поеду, у меня много дел!
Мысль о том, что я могу оказаться в машине с Дантесом и двумя собаками, приводит меня в ужас. Я не готова весь день предотвращать собачий секс!
— А я не могу в другое время. Харе ломаться, Пушкина. Так и быть, собаку можешь вернуть домой. Жду тебя через пять минут на этом же месте.
Закатив глаза, я откидываю волосы за спину. Дантес демонстративно отвешивает поклон, а я показываю ему язык. Хватаю Офелию и убегаю, уверенная, что никуда не вернусь. Запрусь в квартире и подожду, пока гормоны успокоятся, меня ведь явно терзает что-то нездоровое. Может, сходить к эндокринологу и спросить, не шалит ли там что-то левое в организме, раз я стала падкой на мудаков? Ну явно же от такой заразы есть пилюли.
Так и вижу строчку в диагнозе: дефицит мудаков, требуется прививка.
Я никуда не пойду! Что? Сейчас только тридцать первое июня, новый месяц начинается лишь завтра —
Однако, поднявшись к себе и накормив Офелию, я понимаю, что на деле у меня даже мысли не возникает остаться дома. Я умудряюсь собраться на автопилоте, пока мальтипу поглощает завтрак. Три минуты, и я уже стою на пороге квартиры расчесанная, умытая, в джинсах и дедовой кайфовой футболке с «AC/DC». Когда страшно, всегда тянусь именно к этой растянутой тряпке, больно уж она мне дорога.
— Что ты творишь, — утыкаюсь я лбом в прохладную поверхность двери и считаю до десяти.
Дышу глубоко и ровно, будто впрок.
Пушкина, ты встряла. Ты должна расслабиться и взять себя в руки.
— Офелия, ты за старшую, — говорю ей и выхожу из квартиры, прихватив рюкзак. Уже на ходу заталкиваю в него джинсовку и распихиваю по карманам мелочи.
Ладно, соберись! Ничего страшного, это для дела! Для дела, блин!
Нам нужно чинить тачки. Нужно чинить тачки.
Нужно.
Чинить.
Тачки.
Двери лифта открываются, я делаю шаг вперед. Двери закрываются, и только потом я замечаю, что в кабине не одна. Он стоит, засунув руки в карманы джинсов, и очень внимательно смотрит на меня враз потемневшим взглядом.
— Ты...
— Шурика отводил домой. — Его голос болезненно-напряженный, глаза шарят по моему телу, будто бы я случайно вышла голая.
— Ну я готова.
— Я вижу.
Не совсем понимаю, что он там видит, если смотрит так, и ловлю свое отражение в зеркале лифта. Щеки сразу заливает румянцем настолько, что я впервые вижу, как это происходит. Я, словно мультяшка, из белокожей становлюсь томатно-красной.
Вот, оказывается, на что пялится придурок!
Я никогда, ни при каких обстоятельствах, ни разу в жизни не носила лифчики, кроме спортивных. Размер позволяет мне натягивать что угодно на голое тело или на майку, в конце-то концов. Когда мы виделись с Дантесом в прошлый раз, я была в алкоголичке поверх топа, сейчас же по привычке натянула хлопковую тонкую футболку на голое тело. Повторюсь! Для меня это нор-маль-но. На самом деле, это совершенно асексуально, если у тебя «единичка». Это, блин, обычно! Больше всего на свете ненавижу «пустые» чашечки. Выглядит, будто школьница решила понтануться перед подружками и в мамином лифчике на дискотеку пришла! Потому отражение не кажется мне вызывающим, но у Дантеса явно другое мнение. Я вижу, куда именно он уставился.
Соски.
Да, обычно я не придаю им значения. Это такая же часть моего тела, как пальцы или волосы. Как правило, они не торчат, я не ношу ничего обтягивающего, но в квартире была гребаная жара, и тело покрылось испариной, а в подъезде и лифте чертов мороз — я всего лишь отреагировала на перепад температур. Ничего особенного, но тонкая ткань топорщится в очень определенных местах, а Дантес в это время облизывает пересохшие губы.
Извращенец.