Сотая бусина

Саринова Елена

– Нет, не закончен.

– Что еще?
– вновь застыл мужчина.

– Иди, пожалуйста, по медленнее... Я за тобой не успеваю.

Ветран, видимо приготовившийся к затяжному препирательству, удивленно вскинул брови, а потом, вдруг, улыбнулся:

– Хорошо, - и крепче перехватил мою ладонь.
– Пошли?

– Пошли, - промямлила я, не предприняв даже робкой попытки освободиться.
– Только нам еще за хлебом и калачами надо зайти. Это через дорогу и вообще, в другую сторону...

Через дорогу и в совершенно другой

стороне прямо в центре дощатой площади с распахнутыми на нее лавками всех мастей шла полноценная культурная жизнь - в Мэзонруж приехал залатанный балаганный фургон. Что он забыл в нашей деревне в это буднее утро, да еще и задолго до Медового спаса, ума не приложу. Может, просто заблудился во времени и пространстве. Говорят, с артистами такое бывает: выступают в одной таверне, а просыпаются... Прямо, как наш поэт Аргус. Который, впрочем, тоже здесь присутствовал. И даже участвовал, тренькая на своей раздолбаной лютне в такт прыгающему через горящие кольца акробату. Правда, соотношение выступающих и зрителей сильно перевешивало в сторону первых. Видно, поэтому мужчина, едва завидев меня, тут же перекинул свой инструмент через плечо и поспешил навстречу:

– Лучезарного дня, Анастэйс! Неужто, пришли насладиться?

– И вам не замерзнуть, Аргус. Нет, мы здесь проходом, - в ответ оскалилась я.
– Как ваши поэтические будни?

– О-о, лучше не спрашивайте, - тяжко вздохнул тот, а потом добавил.
– Четыре дня не били - уже замечательно... Анастэйс, представьте меня вашему... спутнику, - опустил он глаза на наши, по прежнему сцепленные руки.

– С удовольствием, - тут же освободила я свою.
– Аргус, местный поэт и борец за вдохновение... Ветран, научный коллега Зигмунда, - кивками указала я мужчинам друг на друга и дождалась рукопожатия.

– Научный коллега...
– со значением протянул поэт.
– Уважаемый Ветран, может, посидим сегодня вечером в 'Лишнем зубе' за чаркой вина, побеседуем о проблемах нравственности? Меня, знаете, она очень сильно волнует.

– Охотно верю, - бросил музейщик ответный оценивающий взгляд на пожухлый синяк Аргуса.
– Только, к сожалению, все мои вечера заняты уважаемым Зигмундом с его... проблемами, - и вновь поймал мою ладонь.
– Всего доброго, Аргус.

– И вам всех благ, - в развороте проследя за нами, стянул тот со спины свой инструмент.
–

Что стоит в мире волшебство?

Кто даст мне цену за него?

И пусть огромна та цена,

Я заплачу ее сполна...
– понеслась нам вслед вольная интерпретация народной песенки.

Я на ходу обернулась, чтобы выразить свое отношение к репертуару Аргуса, но увидев лишь его вальяжно удаляющуюся спину, скользнула взглядом по всей площади... Потом еще раз и уже развернулась целиком, суматошно шаря глазами по ее центру и народу у лавок, ненароком дернув при этом Ветрана за руку.

– Нам еще куда-то...
– удивленно произнес он, а потом остановился и тоже заозирался по сторонам.
–

Анастэйс...

– Что?..

– Ты знаешь...

– Что?..

– А-а... ничего, - поймал он на себе мой пристальный взгляд и растерянно расплылся.
– Думал, знакомого увидел... Пойдем, а то от хождений по вашим изобильным лавкам так есть захотелось.

– Ну, пойдем, - обернувшись напоследок к, твердо настроенным на выручку артистам и парочке неотзывчивых зрителей, двинула я рядом с мужчиной.
– 'Как интересно у нас получается, господин музейный работник. Очень интересно...'

Любят ли люди баню?.. Любят, и не они одни. Такую, чтоб с замоченным в крутом кипятке дубовым веником, ковшом с хлебным квасом, выплеснутым на шипящие камни и зеленым чаем с травами на высоком крыльце после. Ветран такую баню уважал и, на мою сегодняшнюю удачу, идею с 'а не протопить ли нам по жарче?' воспринял с большим энтузиазмом. Я, видя его сияющую физиономию, на несколько минут загрустила, почувствовав себя Симкой-оберушкой(4), но вскоре взяла в руки... А потом подхватила на них и недовольно мявкнувшего Зигмунда. Надо же кого-то в подельники приспособить, а Груша у нас с ограниченным передвижением в пространстве.

– Анастэйс, я скоро задвижку закрываю - дрова уже прогорели, - поставил меня в известность мужчина, придерживая одной ногой банную дверь.

– Ага, - застыла я с перекинутым через руку умником у входа в смежную.

– А ты пойдешь? Ну, в смысле, вообще.

– Ага... Только, как выстоится(5), ты - первый. А у меня к Зене несколько вопросов по моей... специфике.

– Понятно, - кивнул он в ответ и, качнув дверь, боком занес бадейки с холодной водой.

– Кратагус меня накрой, как же врать тяжко, - не глядя, кинула я кота на деревянный диванчик и плюхнулась за свой, заставленный склянками стол. Потом спохватилась и, опустив дверной крюк, навесила купол неслышимости.
– Что молчишь то?

Зигмунд выразительно глянул на меня и выплюнул торчащий из пасти хвост карася:

– На какую тему прикажете высказаться? Сначала объясни толком, что за причина вообще кому-то что-то врать.

– Причина?..
– собираясь с мыслями, отвернулась я к окошку над столом.
– Веская, Зеня. Очень веская. Не верю я твоему столичному коллеге. И от этого на душе муторно.

– Та-ак... Приехали, дальше пёхом... Давай, Стася, выкладывай, - подхватив недоеденный обед, спрыгнул кот с дивана.

– Выкладываю... Понимаешь, у меня с самого первого дня было к нему настороженное отношение. А потом жизнь так закрутила, что пришлось делить с ним одну крышу. Да и сам он, если бы не все эти тайны, его окружающие...

– Он тебе нравится, - вздохнул умник.
– И от этого тебе сейчас так тяжело. Ты боишься, что признаясь себе в этом, ты предашь отвергнутую любовь Глеба, а еще боишься, что все повторится, как когда-то с ним?