Справедливость-это женщина
Шрифт:
– Я ведь тебе говорила, как и в прошлом году, это потому, что она с юга; они там не очень отмечают Новый год; для них Рождество – это все, мы же считаем, что Рождество – это для детей, а Новый год – время для увеселения.
– Жаль, что он еще не очень большой, чтобы насладиться елкой. Ба! Как же красиво она ее разукрасила! Ничего не скажешь. Думаю, нас ожидают хорошие подарки.
– Я сказала тебе, Элла; занимайся своим делом и отойди от дерева.
Элла повернулась к Даффи, сидящему на деревянном стуле у огня, с ногами на каминной решетке, с трубкой во рту, засмеялась,
– А ты, дядюшка Джимми, как ты думаешь, для чего у меня глаза? Кстати, о глазах… – Она понизила голос, подошла к столу и, наклонившись через него к своей тете, воскликнула громким шепотом:
– Вечером на ее бюсте будут глаза.
– На бюсте? – Мэри перестала выдавливать из тюбика глазурь и сказала: – На бюсте? О чем это ты?
– Как о чем? Жаль, что вы не видите; когда она спустится вниз, на ней будет прозрачная накидка. Вот! – Затем она прикрыла рот рукой, распрямилась и, бросив взгляд в сторону, кивнула своему дяде и закончила мысль: – Ты прямо отпадешь, дядюшка Джимми.
Даффи вынул изо рта трубку, снял одну за другой обе ноги с решетки и спросил:
– Что значит «отпадешь»?
– Ее грудь, ее бюст, – Элла указала пальцем поочередно себе на груди, – они практически свисают наружу.
– Элла! Думай что говоришь.
– Да ведь это так, тетушка Мэри: она одевала свое платье, на нем вообще почти нет верха. Воротник-стойка, и они торчат как сливовый пудинг. Я… я смотрела на них в зеркало, и она спросила: «Что-нибудь не так, Джейн?» – Она очень удачно подражала ее голосу. – А я ответила: «Нет, мэм. Нет, мэм». И когда я вышла из комнаты, я слышала, как мистер Джо выходил из гостиной, и она что-то ему сказала, но я не расслышала, после чего она рассмеялась… она такая противная.
– Я тебе велела думать, что говоришь. Болтнешь что-нибудь, а она подслушает.
– Да пусть… О! – Она протянула руку, взяла со стола отломанный кусочек торта и, откусив его, медленно покачала головой, посмотрела в дальний угол кухни и сказала: – Не знаю, о чем думает мистер Джо, выставляя ее другим мужчинам на обозрение.
Мэри подняла поднос, на котором лежали пирожные, и, повернувшись, пошла с ним к буфету, а проходя мимо мужа, обменялась с ним многозначительным взглядом.
Элла собиралась еще что-то сказать, когда дверь кухни отворилась и вошла Нелли Макинтайр и, подойдя прямо к Элле, спросила, потрясенная:
– Ты видела ее?
– Да, видела. Что скажешь?
– Что сказать? – Нелли качала головой, пока белый накрахмаленный чепец не сполз набок; затем, поочередно взглянув на присутствующих, высказалась: – Буду откровенна и не стану извиняться перед вами, мистер Даффи, за сказанное. Думаю, что, если бы она так выворачивала груди своему ребенку, как это делает сегодня для всеобщего обозрения, он бы так не плакал.
Воцарилось секундное молчание, пока Элла не похлопала Нелли по плечу, рассмеявшись и проговорив:
– Здорово! Ты права, права. Она права, тетушка Мэри, права, права.
Мэри выпрямила свое полное тело, сложила руки на линию, где должна была находиться талия.
– С вами двумя никто не спорит, но лучше было бы оставлять
Девочки взглянули друг на друга, вздохнули и вместе вышли из кухни, но в холле Нелли ухватила Эллу за руку и утянула ее через коридор в комнату для завтраков. Там, закрыв за собой дверь, она зашептала:
– Я слышала, как мисс Бетти ее осудила.
– В отношении грудей?
– Да. Думаю, что да, потому что она сказала: «Это же всего-навсего небольшой обед, Элен, а Леви очень консервативны», на что госпожа сказала: «Настало время встряхнуть их, не так ли?» Затем мисс Бетти сказала: «Это не Лондон, Элен», а госпожа ответила: «Да, ты права, они так… провинциальны, меня от них тошнит. Если не строить здесь жизнь по-своему, то можно умереть». После этого мисс Бетти сказала: «А Джо видел?» Госпожа ответила: «Конечно, видел». Тогда мисс Бетти сказала: «Но не на тебе. Не раздражай его, Элен». На это госпожа рассмеялась и сказала: «Чтобы мои груди раздражали его! О, что ты в этом смыслишь, Бетти?» Затем мне пришлось сматывать с лестничной клетки, потому что мисс Бетти поспешно вышла из комнаты.
– Значит, они не берут с собой мисс Бетти?
– Не берут, но ведь она же никогда не ездит с ними.
– Вообще-то да. Но сегодня канун Рождества и званый обед…
– Она одела новое платье.
– Надо же! Мисс Бетти?
– Да, шерстяное, бледно-розового цвета. Она в нем такая хорошенькая… хорошенькая, как, впрочем, и всегда. Даже не верится, что они – сестры, верно?
– Не верится: одна как куколка, другая как лошадь. Но я знаю, какую бы из них я выбрала.
– И я знаю, и я знаю.
Они кивнули друг другу, затем, как заговорщики, выбрались из комнаты.
Было девять часов. В доме стояла тишина. Они уехали больше часа тому назад среди всеобщего веселья, и Джо сказал:
– Жаль, что ты не едешь с нами.
Бетти не поверила ему; не напомнила и о том, что ее и не пригласили, но подумала, как это любезно с его стороны. Он был добрый, этот Джо. За его взрывным и несколько иррациональным поведением скрывалась глубокая заботливость. Та самая заботливость, которая и делала его иррациональным. Мэри, Джейн и Нелли ушли в поселок к родственникам. Идти пешком было бы далеко, но Дэвид вернулся из дома Дэна, где он оставил Хейзл, чтобы довезти их на машине, и в доме остались только Даффи, Майк, ребенок и она сама, и он казался неестественно пустым.
Бетти взяла из кухни свой ужин, но вместо того, чтобы есть в столовой, принесла его в гостиную и ела, сидя у пылающего огня, рассматривая на протяжении всей трапезы елку.
На следующий год Мартин уже будет бегать вокруг нее; он будет играть на полу с поездами и автомобилями и строить кирпичные домики; в своих мыслях ее отношение к нему было совершенно ясным. Она любила ребенка, чувствуя даже порой, что он принадлежит больше ей, чем Элен. Если заботу и внимание считать основными критериями при определении родителей, то ребенок – ее. И все же она не сомневалась, что Элен любит его, по крайней мере, когда он счастливый и улыбающийся.