Степан Разин
Шрифт:
— Тем летом? Они же шли служить шаху?
— Он так сказал. И написал мне дарственную на такой же кусок земли в их столице.
— Ай, да, Стёпка! Ай, да сукин сын! — произнёс царь с восхищением в голосе.
Глава 24
А я восхитился тем, как государь вывел меня из-под удара, услышав следующее…
— Верные люди, коим я приглядывать приказал за твоей вотчиной, сказали, что ты вдруг отписал Измайлово чужаку. И что делать сейчас? Мне та земля была нужна. Там ведьи соколиная охота и на зверя дикого… Думал
Царь сокрушённо вздохнул.
— Эх ты! Думал, ты мне брат.
— Ага, бра-а-т, — передразнил царя Никита Романов. — Вот этого приблизил к сыну, а не меня. А мне, что делать прикажешь?
— У тебя более семи тысяч дворов и два вотчинных города: Скопин и Романово городище. Ты — самый богатый дворянин. Что тебе ещё надо?
Царь говорил спокойно и размеренно, а Романов горячился.
— Как чего? Мне Бог не дал наследника, так тебя просил допустить до Алёшеньке. Как за сыночком бы ухаживал. Богатства? А их в могилку не возьмёшь. Всё одно тебе отойдут. А вот Алёшеньку я твоего люблю.
— Вот ты и решил мне насолить, отдав Измайлово чужаку? — повысив голос до гневливого, спросил царь. — Мне и любому тебе Алёшеньке.
— Да! И что?! Имею право! — голос царского двоюродного брата возвысился.
— Больно много ты себе прав взял! Вон, в немецкое платье вырядился. Сам вырядился и слуг одел в немецкие «ливреи». Тьфу! Слово-то какое поганое! Слушаешь музыку немецкую. Может и сам немцем сделался? Веру лютеранскую принял? С послом Фридриха Готторопского Олеанарием сношаешься без меры. Хулу на меня ему несёшь. Это по братски? Ступай, Никитка. Не о чем мне с тобой разговаривать. Подвёл ты меня. Ступай! И ничего не говори боле! Рассержусь!
Я мысленно перекрестился. Значит и меня «пронесло».
— Зайди, Степан! — услышал я голос царя.
— Прав ты. Не за что хулить Никиту. Ловко он обошёл каверзу с твоей помощью. Не сознаётся.
Я, войдя, молчал, пока не спрашивали.
— Или не говорил он про помощь? Может, всё же, наговариваешь ты на него?
— Не наговариваю, — сказал я, снова холодея нутром и, видимо, бледнея.
— Ладно-ладно, — наблюдая за тем, как от моего лица отходит кровь, сказал царь. — Вижу, что не врёшь.
— Хорошо, что не вспугнул ты его, государь своим подозрением.
— Всё равно теперь остережётся бунтовать.
— А может — наоборот. Ускорятся. Надо ждать его у Степана в Измайлово. Когда он сказывал, приедет?
Этот вопрос был обращён ко мне.
— Через неделю.
— Надо человека там держать, который бы записал всё, что Никита скажет, когда приедет в Измайлово.
Это он царю.
— Есть у тебя в избе место такое?
Это он мне.
— Чулан, — дёрнул плечами я. — Холодный.
— Слуховую трубу сделайте, и как только приедет Романов, дьяка сразу в чулан. Свечу там держи зажжённой.
— Так свеч не напасёшься, — буркнул я.
— Ничто! Вона, какое поместье даром отхватил! Сам додумался дарственную сделать?
— А что? — спросил я.
— А то, что в отсутствии отца, крёстный становится опекуном
— Так, само, как-то, придумалось.
— Ох и хитёр ты, паря! Ох и востёр твой ум! Но помни, о чём сговаривались. Измайлово — казённая вотчина.
— Пусть его пользуется землями, Борис Иванович. Провернул он всё ловко. Как мы и хотели. Ещё и задаром земли в казну придут.
— Ага, хрен вам, а не земли! — подумал я, отчего-то разозлясь. — Оставлю управляющих, а сам свинчу за Урал. Да и тут, кто меня заставить сможет? И уж точно, даром я им ничего не отдам.
— Взамен бы землицы какой, государь? — попросил я.
— Так, я же дал, — удивился Михаил Фёдорович. — Там на Дону много земли.
— Так, то отцовская, — нарочито вздохнул я, сделав жалостливое лицо.
Я сейчас играл с огнём, но очень осторожно,
— Вот послужишь год-два в новиках. Стукнет тебе пятнадцать лет. Тогда поговорим. Видит Бог, не обижу. Был бы ты постарше, другое дело. Жить во дворце ты не желаешь. А что я ещё тебе могу дать, кроме того, что даю? В Измайлове живи, собирай казаков, строй крепость. Сам обещал. За язык тебя никто не тянул. Всё, что деньгами потратишь, верну сторицей, не сомневайся. Тут урона тебе не станется.
— Благодарю, государь.
— За что? — удивился царь.
— Что поверил мне. Нет мне резона тебе врать. На тебя моя надёжа. Никто мне не нужен, акромя тебя и царевича. Но, дозволь слово молвить?
Государь в удивлении вскинул левую бровь.
— Молви, коль есть, что сказать.
— Не правильно будет садить человека в чулан. Сторожиться станет Никита Иванович и в моих хоромах не станет о воровских задумках говорить. И в тереме твоём не станет. На улице говорить начнёт, во дворе. А мне дозволь упредить его о том, что ты тайных писарей прислал и приказал учинить засаду.
— Для чего? — удивился государь.
— Так он поверит мне и не станет скрывать злого умысла, а я попытаю его, прося себе выгоду. Ты, говорил, а я слышал, что он с немцами якшается. А там сплошь иезуиты. Даже лютеране все под папой ходят. Хоть и не явно. Его, чаю, иезуиты и поддерживают. В смуту они тут цвели и пахли.
— Откуда знаешь? Давно ведь это было.
— Знаю! Имеющий уши, да услышит. Имеющий глаза — увидит. И к нам на Дон заезжают разные, э-э-э, сказочники. Что разные сказки рассказывали. И проповедники тоже разные заезжают. Всякие Паисии… Кхе-кхе… Христиане беглые… Много на Дону разного люда… И в Астрахани слышал разговоры разные. Но, в основном, судачат люди о расколе, что в церкви христовой колобродит. О канонах греческих и русских, и о том, что разные они. Ты, вот, боярина Салтыкова спрашивал про Паисия не иезуит ли он? А ведь просто всё… Сказано, что «по делам узнаете их»… Они, иезуиты, несут раскол. В любую чужую веру раскол. Слышал я, что первым пунктом в уставе их ордена сказано, что они служат не Христу, а Папе Римскому. А Папа, спит и видит Русь под своим каноном. Вот и слушать надо того Паисия, куда склонять веру станет. На раскол, или нет.