Степан Разин
Шрифт:
В этом одна тысяча шестьсот сорок пятом году правительство выдало Гурьевым указ, по которому разрешило строить на этом месте каменный город и освободило на 7 лет от налога на промыслы (около 18 тыс. рублей). Указ был дан вот только что — 18 апреля и гласил: "На реке Яик устроить город каменный мерою четырехсот сажен… Четырехугольный, чтобы всякая стена была по сто сажен в пряслах между башнями…
Гурьевы предлагали войти в дело на равных паях. От меня требовалось не много не мало, а сто тысяч рублей. Но не единовременно. От этого предложения я тоже вежливо отказался,
Григорий Никитников ничего не просил и не предлагал. Он приехал в конце зимы вместе с Борисом Морозовым вроде, как на охоту, но слишком большое внимание уделил моим плотинам-мельницам, кирпично-гончарно-стекольному производству, корабельному и дворцовому строительству,
— У Григория Лентьевича лучшие хоромы в Москве, — сказал Борис Иванович.
Я деланно восхитился.
— Ух, ты! Вот бы посмотреть!
— Приезжай! — без обиняков сказал Никитников. — Но и ты, я вижу, строишь достойно.
— То не я строю. Алексей Михайлович чертёж делал и сам смотрит за строительством.
— Да?! Удивительно! — сказал Никитников безразличным тоном. Ему точно было известно, кто сколько вложил интеллектуального труда в проект.
Царевич даже нахмурился и одарил Григория Леонтьевича нехорошим взглядом.
— А корабли?
— Корабли? Корабли — моё детище.
— Мне понравились твои меньшие ребрёные струги. Встретил я твой караван, что шибко шёл вверх по Волге без бурлаков. Паруса у них необычные. Ими, я понимаю, удобнее управляться?
— По мне, так удобнее! — кивнув, подтвердил его слова я.
— Мне сделаешь таких с десяток?
— Вообще-то я зарёкся кому-то ещё делать. Делаю только себе. Зачем мне тебе стоить? Чтобы ты меня обошёл в торговле?
Морозов с Никитниковым переглянулись и так по-конски заржали, что и я разулыбался.
— А-ха-ха! — смеялся Никитников.
— А-ха-ха! — вторил ему Морозов.
— Обошёл, ха-ха! В торговле, ха-ха! — не успокаивались ни один, ни второй.
Я терпеливо ждал. Я тут вообще никуда и никогда не торопился, не волновался ине выказывал недовольства. Просто, у меня не было недовольства. Я всё ещё воспринимал этот мир, словно компьютерную игру с «читами» и известным мне одному результатом.
— Да у Григория Леонтьевича теперь солеварен больше, чем у самих Строгановых! — с трудом усмиряя конвульсии, произнёс Морозов. — Знаешь, кто такие Строгановы?
— Слышал, — ответил я, кивнув.
— Слы-ышал он! — передразнил Морозов.
— Ничто не вечно под луной, — сказал я банальщину.
Оба старца вперили в меня свои острые, как пики, взгляды.
— Ты на что намекаешь? — спросил Никитников.
— Ни на что, — пожал плечами я. — Это факт. Всё течёт, всё меняется… Ничто не вечно…
— В Ярославле у меня есть усадьба. Там я меняю Восточные товары, что приходят из Астрахани, на западные, что приходят из Архангельска. Хочешь, тоже можешь там торговать?
— Тебе зачем это?
— То лето мы с братьями много потеряли от воров на Волге и Каспии. Один из моих братьев сгинул в море-океане вместе с товаром. Мне не чего предложить моим английским и голландским товарищам.
— Ага! Тамбовский волк им товарищ! — подумал я. — И я причём?
— Хочешь, пригоняй свой товар в Ярославль и торгуй за меня. И сделай мне десять таких как у тебя стругов.
— Вот видишь, я о том и говорил, что всё течёт, всё меняется. Вчера у тебя были струги и товар, а сегодня нет. Так и у меня может быть… Ничто не вечно под луной. А струги тебе я делать не стану. Дались они тебе?! Сделай обычные и вози себе завозись!
— Не хочешь, значит, уважить? — спросил Никитников, недобро ухмыльнулся и начал наливаться кровью. — Не правильно держишь себя, паря. Или возомнил о себе не весть что? Да я царя на стол ставил! Да мы в Ярославле ополчение собрали. Деньги для него кто давал? Мы…
Он задохнулся от возмущения и гнева.
— Ничего! И не таких ломали! Посмотрим ещё! Кто — кого? Ишь ты!
Морозов тоже хмурился и лицо его выглядело недовольным.
— Ты, купец, угрожать мне вздумал? — спокойно спросил я Никитникова и взялся за рукоять сабли. — Мне, брату шаха Персидского? Ты? Купчишка борзый?
— Тихо! Тихо, Стёпушка! Это «государев гость»[1]. Не горячись!
— Что значит, «не горячись»?! — продолжал распаляться я. — Он в моём доме меня, твоего крёстного сына ругает. И царя хулит! Ишь ты! На стол он кого-то ставил!
Тут купец резко побелел лицом и опрокинулся со скамьи, бухнувшись головой об пол моей избушки. И избушка, и голова загудели через квинту. Или не голова загудела? Тогда что?
[1] Гость (гости) — название крупных купцов до введения купеческих гильдий, иноземный купец.
Глава 27
То, что я сам построил трёхэтажные царские кирпичные хоромы с печным отоплением по всем этажам и комнатам, построил большой корабль и пять малых стругов, добавило мне уважения у казаков. Даже те из них, кто относился ко мне снисходительно и с подначками (были и такие, считавшие, что я поднялся за счёт имени отца, чего греха таить), вынуждены были спрятать языки в задницу. Но, вообще-то, у меня набралась уже основательная команда относительно верных лично мне людей. Мои слова пока не расходились с делами.
Другим жителям Измайлово было глубоко безразлично, что там себе выдумывает хозяин. По их мнению, барин так и должен был чудить. Хоть он старый, хоть малый.
— Вон, Михаилу Фёдоровичу всего шестнадцать годков стукнуло, когда его к управлению страной призвали, — говорили они. — И ничего, справился. Да, вот, умер… А вместо него на трон встал тоже шестнадцатилетний сын его Алексей. Только, что тут в Измайлово дворец строил, руками разводил, команды раздавал, а теперь, вона, из собора выходит увенчанный шапкой Мономаховой, брамами, а в руках золотое царское яблоко и жезл власти.