Степан Разин
Шрифт:
Церемония венчания на царство Алексея Михайловича состоялась после окончания траура не только по умершему царю, но и по его жене, матери царевича Евдокии Лукьяновне, умершей вскоре после мужа.
Ранним утром двадцать восьмого сентября одна тысяча сорок пятого года под звон колоколов новый царь прошел в Успенский собор — главный собор Кремля и был венчан там. Церемонию проводил патриарх Иосиф и она отличалась пышностью, поскольку царская казна теперь была полна, в отличие от тысяча шестьсот тринадцатого года, когда венчали Михаила Фёдоровича.
Я стоял рядом, выполняя обязанности окольничего и слышал,
Сказал он и о том, что благословляет и венчает Алексея Михайловича на великие и славные государства, которыми владели его предки, «на Владимирское, и Московское, и Новгородское, и на царства Казанское, и Астраханское, и Сибирское», и на все вновь присоединенные земли и помазывает его святым миром, «по царскому древнему чину и достоянию».
Возлагая на царя венец и бармы, патриарх пожелал ему: «Чтоб от Вас, великого государя, от вашего царского прекрасно цветущего корня пресветлая и прекрасная ветвь процвела в надежду и в наследие всем великим государствам Российского царствия в род и род, в веки и на веки».
Окольничим меня назначил царь Михаил Фёдорович, за «особый вклад в развитие производственно-экономических отношений». Хе-хе… Это я так коротко и ёмкопередал смысл его речи, длившейся около получаса, после того, как мы пристали к Коломенскому причалу и царь поднялся на шхуну.
Из всех двенадцати пушек мы бахнули так, что с колокольни попадали вороны, хотя заряд был «половинный». Однако громыхнуло знатно. Я, грешным делом, заранее предупредил боярина Морозова и потому царь только сделал вид, что сильно напугался. А Морозов показал мне большой палец правой руки, поднятый вверх.
Вот тогда-то государь, обойдя корабль и заглянув в трюм, где ещё клубились дымы и пороховые газы выедали глаза, сказал:
— Борис Михайлович, пора нашего новика приписать ко двору. Словом своим назначаю Степана Разина сына Тимофеева в ранг окольничего и приписываю его к тайному приказу головой.
— Дозволь слово молвить, государь? — взмолился я.
— Молви, — кивнул головой Михаил Фёдорович.
— Уволь от тайного приказа, государь. Тут много знать надо такого, чего я не знаю. Сначала несколько лет в подьячих послужить надо, чтобы вашу канцелярию понять. И не смогу я тогда другими делами заниматься.
— Чем же ты хочешь заниматься? — усмехаясь, спросил царь и добавил, обращаясь к сыну. — Правильно ты говорил, Алёшка, что откажется он.
— И правильно сделал. Пусть он при мне будет. Ближним окольничим. У него это лучше получается. Он и грамоту нашу ещё не освоил. Всё норовит по-свойски писать.
— Можно и боярином. Степан, — внук шаха и брат шаха, рождённый от принцессы. Но, может быть, лучше ему побыть рядом с тобой окольничим? Потом сам его боярином сделаешь. Как я покину сей мир…
— Не говори так, отец! — воскликнул царевич. — Ты же знаешь, как это меня расстраивает!
— И меня
Во время венчания на трон, я шёл с чашей, наполненной «освящённой» воды и окроплял путь Алексея к храму.
— Тяжела ноша моя, — то и дело говорил я себе мысленно, ничуть не юродствуя, а молясь о том, чтобы донести серебряную посудину до собора. Донёс с Божьей помощью!
Не смотря на должность «ближнего окольничего», жизнь моя не претерпела изменений даже после смены «лидера гонки». Возле себя царь меня не видел. Я не лез с советами прежде, не лез и сейчас. Доминировал, как и в той истории, боярин Морозов, тут же набравший столько должностей и полномочий, что, приезжая в Измайлово к царю, оставался в окружении просителей и компаньонов. Похоже, ему нравилось быть магнитом, притягивающим внимание и, судя по всему, деньги.
Зная, что Морозов в феврале сорок шестого года повысит ставку соляного сбора, о чём я рассказал Тимофею, мы с ним ещё в сорок четвёртом году придумали, как решить эту проблему. Для Астраханцев проблем с солью не существовало. Соль в Астрахани была дешёвой, потому здесь, в конце концов, и сформировались веку к девятнадцатому основные Русские рыбные промыслы. Соль в те годы добывалась в двух солёных озёрах: Эльтон и Баскунчак, что находятся не так далеко от Волжского торгового пути.
Однако в семнадцатом веке мало кто не мечтал захватить эти соляные месторождения, ибо там кочевали огромные, до десяти тысяч кибиток, полчища калмыков. А ранее кочевали ногайцы. А ещё ранее другие кочевники, называвшие себя «ордой». Путь «в ту степь» для русских однозначно означал путь в рабство.
Мы с Тимофеем решили использовать представившуюся нам возможность немного подвинуть калмыков с помощью казаков, нанятых наместником Астрахани и сделать накопления соли на будущее безсолье.
От Астрахани казаки поднялись вверх по течению Волги, перешли по протоке на речку Ахтубу и высадились на Бугре. Такой я им наметил ориентир. Это единственное на Ахтубе место, где перепад высот река-берег составляет около тридцати метров. Нормальный ориентир, да?
Потом я сказал им двигаться точно на север, — казаки знали про Полночную или Северную звезду, которую мы называем Полярной — где они должны были увидеть гору Богдо. За горой и справа от неё простирается озеро Баскунчак, где я и просил закрепиться казакам, построив там лагерь для борьбы с калмыками. Если получится взять калмыков в полон, надо было заставить их добывать соль. Но там и так должны жить те калмыки, которые роют соль.
Если ехать на запад, то в сорока километрах от соляного озера снова появится речка Ахтуба, а чуть дальше Вога, где на Ахтубе Тимофей собственноручно возвёл городок из прилегающего к реке непроходимого леса. Когда он мне рассказывал о тех местах, я поражался. В наши времена лесом там уже почти не пахло. Зато раскинулись сады, виноградники и дынно-арбузные бахчи.
Ахтуба в наше время обмелела, а теперь, по словам восхищённого Тимофея, имела ширину до двухсот метров и глубину до десяти метров, но не меньше, даже на излучинах, двух метров. Я сразу советовал Тимофею ставить на Ахтубе казачьи станы. Так он и сделал. Да, что он? Сами казаки влюбились в те места. И до Волги рядом, и до Каспия…