"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Следовало поломаться для верности, показать характер…
– Я считаю, что бежать нужно после светового представления Глаголена, ночью. Это надежней.
– Тебя убьют, – напомнил Трехпалый.
– А чтобы меня не убили, ты одолжишь мне свою броню. Если моя жизнь в самом деле тебе дорога.
– Стрела пробьет броню.
– Нож не пробьет. А стрела – это слишком в зале совета. – Войта еле заметно усмехнулся.
Трехпалому следовало признать, что это слабое место в его плане. Если он будет настаивать на своем, ему придется перейти к открытому противостоянию, а это совсем другой разговор.
–
Вряд ли он начнет рвать на себе волосы, заламывать руки и кричать, что не позволит Войте рисковать. Но тут Войта ошибся: роль кликуши отводилась Очену.
– Вы что? – воскликнул он вполне искренне. – Крапчен, вы не должны ему позволять! Его убьют, и мы будем в этом виноваты!
– Айда, давай побьемся об заклад, что я останусь в живых после представления Глаголена.
Трехпалый думал напряженно, не желая мириться с поражением, – вряд ли Войта сумел его обмануть. Что он выберет? Вязать Войту тут же, на галерее, рискуя поднять шум, и потом бежать от погони? Или убедиться в его предательстве и организовать похищение потом? А ведь Трехпалый должен надеяться и на то, что Войта его не обманет и бежит ночью.
– Я выберусь из дома Глаголена перед рассветом. На рассвете откроют ворота в город, и когда меня хватятся, я буду уже далеко от Храста.
Обсуждая детали побега, они оба едва не забыли о броне, и это доказывало Трехпалому, что Войта не верит в ложь об убийстве, а Войте – что Трехпалый лжет.
Глава 9
Чужая броня пахла чужим потом, была великовата и, зашнурованная потуже, набивала подмышки. Войта давно не надевал доспехов, отвык. К тому же оплечья торчали из-под суконной безрукавки, а рубаха их скрыть не могла. Но в зале совета никто не обратил на это внимания.
Войта выдохнул с облегчением, когда вернулся в зал, освещенный тысячью свечей. И удивился, наткнувшись на Глаголена у самого входа.
– Ты едва не опоздал, – проворчал тот, скорым шагом направляясь вглубь зала.
– Но ведь не опоздал же…
– Мне казалось, что я знаю тебя как облупленного… – хмыкнул Глаголен.
– А, то есть я должен был опоздать?
– Что там за волоски я вешаю на выдвижные ящики, когда уезжаю? – Глаголен даже не посмотрел в сторону Войты. – Ты ведь должен понимать, что оборванный волосок не может привести в движение систему, способную поставить на уши весь замок!
– Отчего же? Система рычагов…
– Если сумеешь нарисовать чертеж такой системы, я буду тебе весьма признателен.
– Я говорю о принципиальной возможности, а не о чертеже.
Глаголен качнул головой.
– Но ведь можешь! Можешь, когда хочешь! Не вставать в позы, не драть подбородок, не лезть в бутылку… Можешь! Умеешь быть хитрым!
Чудотворы так и стояли особняком в тени черной колонны, будто прокаженные, к которым опасно приближаться. Едва поспевая за Глаголеном, Войта поймал взгляд Литипы-стерка – долгий и печальный, не осуждающий, а сожалеющий… Войта выдержал этот взгляд, не отводя глаз, и именно в тот миг, когда собирался отвернуться, сквозь монотонный гомон присутствующих услышал вдруг шорох стрелы, рассекавшей воздух. Время приостановилось, замедлилось, стало вязким, как патока…
Стрела вошла Литипе
Соискатели ученых степеней и их наставники, пятеро ученых из Славлены один за другим падали на блестящий черный пол, и кровь выливалась на полированный базальт, образуя странные выпуклые лужицы, похожие на ртутные, – и Войта медленно думал о силах, натягивающих поверхность жидкости, что не позволяют ей растечься по полу тончайшей пленкой. Пока не покачнулся, едва не опрокинувшись навзничь, – он видел много крови на неровном сером камне крепостных стен, там она выглядела совсем иначе, в ней не отражались тысячи свечей.
Глаголен ухватил его за выпиравшее из-под безрукавки оплечье брони и удержал от падения, ученые мужи отпрянули в стороны, кто-то кричал, кто-то упал на пол, совет поднялся из-за стола, вытягивая шеи, – колонна закрывала произошедшее от столпов научного сообщества.
– Вот уж не думал, что ты, как девица, соберешься упасть в обморок при виде крови… – прошипел Глаголен Войте в лицо.
Сквозь вязкое время понеслись быстрые мысли – толкаясь и обгоняя друг друга. Глаголен слышал разговор на галерее. Никто теперь не увезет Войту силой – и Трехпалый с галереи тоже теперь не уйдет. Глаголен не остановил стрелков, хотя мог сделать это без труда.
А потом время метнулось вперед, как перепуганная птица, словно наверстывая упущенное. Прогрохотали сапоги городской стражи – будто ждавшей у боковых выходов, когда пора будет вломиться в зал. Стража сновала по балкону в поисках растворившихся в темноте стрелков, металась по лестницам, со всех сторон раздавались короткие приказы десятников, скрипели и хлопали двери.
Тела убитых чудотворов исчезли за одной из боковых дверей и оставили за собой кровавые дорожки – сетку из мелких круглых капелек, по свечке в каждой, и мутные сухие разводы, не отражавшие ничего.
Глаголен слышал разговор на галерее.
По залу туда-сюда катался ропот, пахло нюхательной солью, никто из членов совета так и не вышел из-за стола. Подхалим, сопровождавший хищного ректора, поднялся и провозгласил спокойствие. Сразу пятеро лакеев с ведрами и тряпками смывали с пола опавшие, скукожившиеся капли крови, размазывали лужицы, похожие на ртутные, стирали оставшиеся от лужиц бурые ободки…
Глаголен не остановил стрелков.
На том месте, где только что лежали убитые чудотворы, снова блестел полированный базальт, но никто не осмеливался на него наступить. Будто прокаженные оставили после себя заразу. Подхалим ректора снова призвал к спокойствию, объявил произошедшее неприятным казусом, с которым скоро разберутся, и сообщил, что случившееся не остановит хода сессии и не отменит многолетних университетских традиций.