Странник века

Неуман Андрес Андрес

Бледная миловидная дама, глядевшая из рамки на письменном столе, все чаще отводила взгляд от раскисших глаз господина Готлиба, когда он, уставившись на портрет и словно ожидая от него каких-нибудь слов, какой-нибудь подсказки, хоть чего-нибудь! сжимал в руке шестую рюм-ку коньяку. Как выяснил Бертольд, прошпионив у двери кабинета все последние недели, господин Готлиб вечерами напролет только тем и занимался, что выдвигал и задвигал ящики письменного стола. А намедни слуга уличил хозяина в неслыханной, в несвойственной ему забывчивости: вместо того чтобы завести настенные часы ровно в десять, господин Готлиб завел их почти на двадцать минут позже. Плюс ко всему сегодня он не встал, как обычно, спозаранку, зато в полдень ворвался в кухню и наорал на Петру из-за каких-то маслин.

Потренировав слух у дверей кабинета, Бертольд осторожно постучался. Из-за двери донеслось недовольное брюзжание. Камердинер вошел, прижав подбородок к груди. Сударь, запинаясь, начал он, я пришел, чтобы, э-э, одним словом, я только хотел вам напомнить, что сегодня у вас запланирован визит к Грассам, и вчера они прислали повторное любезнейшее приглашение, вот, собственно, и все, сударь, а экипаж готов, так что, как

только вам будет угодно (К Грассам? рявкнул господин Готлиб, вытягивая шею, как черепаха, к этим кретинам? и с каких это пор я должен навещать всяких тупиц только потому, что они прислали мне пошленькую записульку? из-за этого ты колотишь мне в дверь? из-за этого меня беспокоишь?), о! нет, сударь, я не хотел вас беспокоить, но дело в том, что, и простите мне мою дерзость, что уже много дней вы почти не выходите из дому, и сей факт, честно говоря, заставляет беспокоиться за ваше здоровье, сударь, а прошлой ночью, сударь, вы неразумно (неразумно? вскинулся господин Готлиб, ты это обо мне или о себе?), э, я хотел сказать, неосторожно вышли на ночную прогулку в одиночестве, даже не приказав мне вас сопровождать, и подвергли себя тем самым бог весть каким опасностям, а я даже не знал, тепло ли вы оделись, поэтому, сударь, сегодня я взял на себя смелость подумать о подготовке экипажа, хотя бы на завтра, кроме того (можешь идти, Бертольд, спасибо, отмахнулся от него господин Готлиб).

Бертольд отступил на два шага и, скрывая недовольство, вскинул подбородок, а затем объявил: Есть еще кое-что, сударь, о чем я пришел вам сказать. Бертольд произнес это твердо и якобы смиренно, но подпустил в свою речь немного яду, чуть ли не укоризну, словно в глубине души не столько хотел услужить господину Готлибу, сколько давал ему понять, что пора брать себя в руки, что это в их общих интересах. Лакей Вильдерхаусов, произнес Бертольд после взвешенной паузы, только что вручил мне визитную карточку господина Руди, в которой он сообщает о своем визите. Вот красотища! мгновенно отреагировал господин Готлиб, и ты только сейчас мне об этом сообщаешь?! какого дьявола ты не сказал мне об этом раньше? Я собирался, сударь, ответил Бертольд, отчеканил вам это в тот момент, когда вы меня. Ладно, ладно! прервал его господин Готлиб, отодвигая бутылку, одергивая лацканы сюртука и одновременно выбираясь из кресла, не будем терять времени, ступай, попроси Петру приготовить легкие закуски и поднос с индийскими чаями, но какого черта ты не сказал мне раньше! а когда, говоришь, заходил лакей? Не более часа назад, ответил Бертольд, вытягиваясь в струнку. В таком случае забери это! скомандовал господин Готлиб, указывая на бутылку, и пойдем одеваться.

Скрип лакированной кожи замер у дверей кабинета. Раздалось легкое покашливание. Словно от неожиданной заминки в разгар шествия, правый ботинок Руди потерся о левую штанину. Густой, почти зримый цитрусовый аро-мат окутал пространство возле кабинета. В дверь троекратно, уверенно постучали: Руди знал, что однократный стук чаще всего свидетельствует о застенчивости, двукратный близок к заискиванию, а троекратный всегда равносилен требованию.

Там, за дверью, господин Готлиб тоже откашлялся, но оба не обратили внимания на то, что копируют друг друга. Хозяин дома хотел было встать и открыть дверь, но почувствовал, что если у него и остались какие-то силы, то воспользоваться ими он сможет только здесь, посреди собственного кабинета, если не покинет кожаное кресло. Да-да, войдите! проговорил он с деланым равнодушием, но чересчур зычно. Руди влетел в кабинет стремительно, как муж, который до времени вернулся домой и бежит, наступая на полы одежды. Они поприветствовали друг друга, предельно сократив церемонии, обменялись двумя-тремя обязательными фразами и приступили к делу.

Поэтому я спрашиваю вас, уважаемый тесть, говорил Руди, и пока назовем это вопросом: почему вы допускаете, чтобы ваша дочь до сих пор работала с этим человеком, да еще на каком-то убогом постоялом дворе! и почему этот господин по-прежнему принят в вашем уважаемом доме? Этот господин по-прежнему принят в моем доме, ответил господин Готлиб со всем апломбом, на который был способен, и ты совершенно прав, называя его уважаемым, потому что не существует причин, по которым господин Ханс не мог бы посещать Салон моей дочери. Неужели, если бы такие причины существовали, дражайший зять, я не принял бы соответствующих мер? и безоговорочно не запре-тил бы эти визиты? не наказал бы Софи? Но раз я никаких карательных мер не принял, и поверь мне, я хорошо понимаю твою озабоченность, то только потому, что причин для этого нет. Этим я хочу сказать, мой благородный Руди… или тебе такие причины известны? они тебе известны? Ты говоришь, что что-то слышал? что-то!, а теперь ответь мне: ты сомневаешься в порядочности моей дочери, своей будущей жены? Но до тех пор, пока ее добродетели ничто не угрожает, этот дом не будет закрыт ни для кого. Поступить по-другому было бы равносильно тому, чтобы признать те гнусные пересуды, в которые моя честь не позволяет мне даже вникать.

Руди видел в глазах господина Готлиба смесь решимости и страха. Нырнув поглубже во влагу этих глаз, отчаянно бросавших ему вызов, поплавав в их умоляющих переливах, Руди понял, что господин Готлиб не защищает Ханса, а просто лицедействует в самой пристойнейшей манере.

Я, дорогой зять, продолжил господин Готлиб, дергая себя за ус, как за ботиночный шнурок, безусловно, отвечаю за свою дочь, за ее порядочность и доброе имя. Но будь я на твоем месте, будь я женихом Софи, при малейшем подозрении я поспешил бы его немедленно развеять. Конечно, соблюдая предельную деликатность. Я говорю это на тот случай, если такое случится. Поскольку, об этом даже говорить нет смысла, такое просто невозможно.

Руди мрачно улыбнулся и кивнул: Конечно нет, дорогой господин Готлиб, конечно нет. Речь идет лишь о, как бы это сказать? о соблюдении определенных норм. Но вы меня успокоили. Храни вас Господь.

Постоялый двор понемногу пустел. По утрам уже не слышно было ни хлопанья дверей, ни топающих по лестнице ног, ни суеты в коридорах.

По-другому скрипел теперь деревянный пол: как-то глухо. Оскудевшие светом окна словно уменьшились в размере. Болезненная анемичность появилась в утренних зорях и задумчивым эхом сквозила в заторможенных движениях госпожи Цайт, когда она бродила по пустынным комнатам, словно в ожидании второго пришествия. Под навесом на заднем дворе потихоньку копились дрова, возле очагов уже стояли начищенные каминные щипцы, шерстяные одеяла вернулись на кровати. Почтовая карета едва замедляла ход у дверей постоялого двора, а вся доставленная корреспонденция предназначалась только одному жильцу — из номера семь. Тишина вновь завладела домом, но Ханс, который все лето сетовал на будивший его по утрам шум, по-прежнему не мог отдохнуть. Проспав несколько часов, он без видимой причины просыпался и ворочался в кровати, тщетно пытаясь найти удобную позу. Так было до сегодняшнего утра, когда он, встав с постели и повернув к стене акварель, чтобы побриться, разглядывая круги у себя под глазами и щетину на подбородке, вдруг понял причину своего беспокойства. Она крылась не только в самой атмосфере запустения. Скорее, дело было в последствиях этого запустения: с приходом осени Ханс из наблюдателя превратился в одного из главных персонажей постоялого двора. Он привык исподтишка наблюдать за незнакомыми постояльцами, угадывать, приглядываясь к их лицам, как они живут, придумывать им судьбы. Теперь же вдруг он сам оказался в фокусе собственного взгляда. Ханс сложил бритву, убрал из-под щеки язык, оглядел себя с боков и снова повернул зеркальце к стене.

Все утро, несмотря на свои привычки полуночника, он занимался переводом. В полдень сбегал вниз и проглотил неизменное овощное рагу госпожи Цайт. Затем поднялся наверх, чтобы переодеться и опрыскать себя одеколоном: сегодня была пятница. Выходя из дома, он подмигнул Лизе (та сперва сделала вид, что смотрит в другую сторону) и отправился в кафе «Европа» выпить вместе с Альваро четвертую за день чашку кофе. Даже выйдя вовремя, Ханс все равно опоздал: пришлось несколько раз ходить по Стекольному проезду в тщетных — как он позднее уверял друга — попытках отыскать нужный переулок. Приятели пооткровенничали, посетовали на схожие заботы и отправились пешком на Оленью улицу. Перед домом Готлибов Ханс сказал: Слушай, извини, это, конечно, глупость, но разве дверной молоток в виде ласточки не был справа, а тот, что в виде льва, — слева? Что? удивился Альваро, как? Ласточка спра..? Ханс, ты хорошо сегодня спал? По правде говоря, не очень, ответил Ханс.

Пройдя зябкий коридор, они увидели Софи, сидящую за фортепьяно, а также ее отца, Руди и профессора Миттера, рукоплещущих ее игре. Софи показалась Хансу бледной, а ее улыбка тревожной. Не осчастливите ли вновь прибывших чем-нибудь «на бис», сударыня? обратился к ней Ханс. Как мы все знаем, сухо заметил Руди, Paganini non ripete [146] . Но Паганини скрипач, возразил Альваро. А какое это, простите, имеет значение, господин Уркио? обиделся Руди. Ханс предпочел поспешно отойти к окну. Синие портьеры казались теперь более плотными. В промежутках между тюлевыми занавесками можно было видеть окутанный туманом угол Рыночной площади и вопросительный знак Ветряной башни. Ханс чувствовал, что Софи смотрит ему в спину, но решил вести себя благоразумно и взирать на улицу до тех пор, пока не придут остальные. Альваро, Руди и профессор Миттер спорили об эстетической роли выступлений «на бис». Ханс прикрыл глаза, напряг уши и услышал, как господин Готлиб что-то тихо и наставительно говорил дочери, а та отвечала ему почти беззвучно. Будет дождь, подумал Ханс, и весьма характерный вздох Софи (тщательно отмеренный, долгий, таящий в себе коварную иронию) поставил акцент на его наблюдении. Вскоре в гостиной раздался голос госпожи Питцин, затем заговорил Бертольд, и вот уже зазвенели чашки и ложки. Обернувшись, Ханс успел заметить, как спружинили брови Эльзы в ответ на мимолетную, одним углом губ, улыбку Альваро.

146

Дословно: Паганини никогда не повторяет (итал.). Этой фразой Паганини якобы ответил на просьбу короля Карла Феличе повторить понравившийся ему фрагмент неповторимой импровизации.

Непривычно скованная, но не изменившая своей обычной стратегии Софи твердо придерживалась взятой на себя организаторской роли: так ей легче было бороться с подступавшим со всех сторон унынием и, что еще важней, бороться за свое право на несколько часов условной независимости, добытой не самой дешевой ценой. Она поспешила навстречу супругам Левин, они как раз появились на пороге с теми натужно-приветливыми и слегка трагичными лицами, с какими появляются семейные пары, успевшие разругаться за минуту до прихода. Отлично, друзья, объявила Софи, теперь, когда мы все в сборе, я хотела предложить вам выполнить наше обещание, данное господину Уркиксо на прошлой неделе, и почитать отрывки из всеми любимого Кальдерона (прекрасно! оживился Альваро, прекрасно!), я взяла на себя смелость отобрать несколько сцен из пьесы «Жизнь есть сон», поскольку она всем знакома (Руди откашлялся и потянулся к табакерке), все согласны? у нас есть… сейчас скажу… раз, два, три, семь персонажей, два экземпляра книги я нашла дома, еще два взяла в библиотеке (а! наконец сообразил Альваро, так мы будем читать по-немецки?), естественно, amigo! [147] , а как же еще? (ну конечно, разочарованно кивнул Альваро, понимаю, но по-немецки! «Жизнь есть сон»! о!), а вы посмотрите на это с положительной стороны: сейчас вы как будто впервые услышите эту пьесу (можно взглянуть на перевод? поинтересовался Ханс, позвольте мне взять книгу?), пожалуйста, только не напускайте на себя уж слишком знающий вид, господин Ханс! одним словом, если никто не против, давайте распределим роли. Добровольцы?

147

Друг! (исп.)