Странник века
Шрифт:
Софи заговорила о своей потребности в независимости, о семейных планах Руди, о ягодицах ее жениха, так явно проступавших под тканью панталон, о том, какой ей представлялась сексуальная жизнь с ним, о самых кривых пенисах, которые ей приходилось видеть, о любопытстве, которое вызывала в ней сперма, о неприятных ощущениях во время менструации. И неожиданно заговорила о Канте. По мнению Канта, сказала Софи, убить незаконнорожденного ребенка не так страшно, как нарушить супружескую верность. Какой уж тут чистый разум! Кант утверждает, что логично игнорировать существование такого ребенка, потому что с юридической точки зрения его не должно существовать. Внебрачная связь есть не что иное, как поддельная любовь. А незаконный ребенок — существо юридически ничтожное, поэтому его устранение не должно вызывать вопросов. Так говорит Кант. И такова, господин симпатяга, наша противоречащая жизни мораль. Нас обучают такой морали, чтобы мы загоняли свою жизнь в определенные
Кант и менструация, подумал Ханс, почему бы и нет?
«Это новое чудовищное нападение, прочитал лейтенант Глюк на третьей странице „Знаменательного“, произошло в четверг, в том же районе, где обычно орудует означенный субъект, то есть, как хорошо знают наши пунктуально информируемые читатели, в узких пешеходных переулках, протянувшихся от небезызвестного Шерстяного переулка до Стрельчатой улицы. Хотя официально личность жертвы не раскрывается, из надежных источников нашей газете стало известно, что речь идет о молодой особе двадцати восьми лет с инициалами А. И. С., уроженке Вандернбурга. Отсутствие свидетелей в очередной раз не позволяет добавить новых гипотез к ранее изложенным. Хочется верить, что как жандармерия, так и особый отдел полиции очнутся наконец от своей необъяснимой летаргии и явного бездействия. Иными словами, подобная надежда бьется в сердцах наших запуганных горожан, чьи чаяния мы неизменно отражаем на своих страницах. На тот случай, если вышеупомянутые блюстители порядка не располагают архивными данными об основных приметах, уже известных всей широкой общественности, наше издание почти с полной уверенностью берется утверждать, что разыскиваемый преступник в маске — человек крепкого телосложения, внушительного роста, возраста от тридцати до сорока лет. Остается лишь со смиренным нетерпением надеяться, что…»
Это унизительно! возмутился лейтенант Глюк, швыряя газету на письменный стол, надежные источники! я вас умоляю! эти кретины не имеют ни малейшего представления о том, что говорят, да еще собираются учить нас сыску! Брось, сынок, бесстрастно ответил лейтенант Глюк, на самом деле такие новости нам только на руку: если преступник их читает, он чувствует себя спокойно, а для нас это только к лучшему. Пусть не знает, что мы почти его сцапали. А теперь забудь про прессу и скажи мне: ты просмотрел черновик протокола? хорошо, прекрасно! следы на запястьях совпадают? Совпадают, ответил лейтенант Глюк, он определенно предпочитает тонкие веревки, так что, выходит, силенок у него не так уж много. А что говорит жертва о запахе? Она вроде бы готова поклясться, сказал лейтенант Глюк, что пахло жиром. Хорошо, кивнул отец, но каким? Она не уверена, объяснил сын, говорит, что в такие минуты человек не в состоянии обращать внимание на мелочи, но ей кажется, что это мог быть медвежий жир. Жертва сама готовит себе еду? поинтересовался лейтенант Глюк. Извините, отец? переспросил лейтенант Глюк. Я спрашиваю, повторил тот, стряпает ли жертва сама, или за нее это делают кухарки? Как вы можете догадаться, домоводческие темы дознание не подразумевало. Эта тема отнюдь не домоводческая, поправил сына лейтенант Глюк, а напротив, фундаментальная: если девушка часто жарит пищу, она никогда не перепутает медвежий жир, к примеру, со свиным. И если она прояснит нам этот пункт, то у нас останется только два подозреваемых. Так что, пожалуйста, иди и попроси, чтобы ее вызвали для повторной дачи показаний. А я тем временем схожу в «Центральную» и зарезервирую столик. Сам знаешь, что в такое время это почти невозможно.
Как-то вечером, когда сентябрь уже бродил где-то рядом, укорачивая дни, Ханс и Софи, не получив срочных заданий от издательства, решили отправиться за город. Они прогулялись до берега Нульте, избегая главной дороги и выбрав взамен земляную тропку, которая вела от юго-восточной окраины Вандернбурга к загородным полям. Они сели напротив реки. Долго и жадно целовались, не переходя к сексу. Потом молча сидели и читали речные волны.
Вдруг раздался всплеск, и водяная фраза мгновенно стерлась. Они увидели проплывавшую мимо вереницу лебедей. Ханс смотрел на птиц с удовольствием: их гармоничная белизна показалась ему маленьким подарком. Софи же, наоборот, разглядывала их с тревогой: на неспокойной поверхности реки лебеди выглядели деформированными, изломанными. Там крыло, тут бурун, чуть дальше половина головы. Отдельно клюв, пятно солнца, две бессмысленные лапы. Как легко и быстро, подумала Софи, распадается любая красота.
Софи встала, и день словно засомневался. Солнце уже начало клониться к краю огромного поля, его сияние истончило контуры тополей. А с земли, с того места, где остался сидеть Ханс, картина дня на пять шестых состояла из неба. Спина Софи как будто бы выросла, и на ней, как на поверхности фруктового сока, дрожала мелкая рябь. Софи всматривалась в горизонт, и стоило ей шевельнуть руками, как пучки света забирались в рукава.
Правда, красиво? спросила Софи, стоя к нему спиной и указывая на зардевшуюся траву. Да, красиво, ответил Ханс. Скажи, разве это не особенный свет? спросила она. Особенный, ответил он. А холм? спросила она, ты обратил внимание, как сияет его вершина? Обратил, кивнул он. Мне написал Руди, сказала Софи, не меняя тона, он пишет, что скоро вернется. А пшеничные поля? сказал Ханс, ты заметила? Конечно, ответила Софи, они похожи на мое стеганое одеяло! Я никогда не видел твое стеганое одеяло, сказал Ханс, оно такого цвета? неужели? Ну, почти, пожала она плечами, чуть темнее. И когда же он вернется, Руди? спросил он. Чуточку темнее, продолжала Софи, и как будто бы пожизнерадостней. А! сказал Ханс, тогда уже лучше. Через пару недель, вздохнула Софи, вряд ли позже. Дело в том, что оранжевый цвет, продолжал он, хорошо смотрится в просторных комнатах, а твоя просторна? Моя не большая и не маленькая, ответила Софи, в самый раз. А не мог бы он еще немного пожить в своем проклятом поместье? спросил Ханс, не попробовать ли тебе как-то его отговорить, наплести ему что угодно, отвлечь его на что-нибудь! Софи обернулась, посмотрела на Ханса дрожащими глазами и воскликнула: Что же, скажи на милость, ты хочешь, чтобы я ему сказала? Оранжевое одеяло, ответил Ханс, рисуя сухой веткой круги на земле, смотрится несколько вызывающе, если комната недостаточно большая, а рядом нет окна.
Тетя, спросила маленькая Вильгельмина, зачем нужны паутины? Софи удивленно обернулась к племяннице. Эльза и Ханс засмеялись.
Малышка Вильгельмина приехала в Вандернбург погостить у дедушки и тети. К разочарованию господина Готлиба, отец девочки не приехал, а прислал вместо себя служанку. Пока Вильгельмина бегала по лугу под бдительным присмотром служанки, Ханс и Софи отошли на несколько метров, чтобы поговорить наедине.
Тебе знаком Дрезден? спросил он. Я была там несколько раз, ответила она, когда навещала брата. Тебе понравилось? спросил он. Гораздо больше, чем в Вандернбурге, вздохнула она, хотя сейчас и Дрезден немного зачах. Наполеоновский город, сказал Ханс, поэтому. Самое лучшее в нем Эльба, продолжала Софи, глядя на Нульте, вот это действительно река! а какие мосты, какие арочные проемы! Единственное, чего ему не хватает, заметил он, так это более внушительного театра. Как, удивилась она, ты и в Дрездене бывал?
Тетя, тетя! настаивала Вильгельмина, зачем нужны паутины? Солнышко мое, ответила Софи, гладя девочку по голове, почему ты об этом спрашиваешь? Там, на том дереве, показала малышка, есть бабочка, она сидит в паутине и не может из нее выйти. А! улыбнулась Софи, понимаю, бедная бабочка! Она очень красивая, повторила девочка, и не может выйти. Хочешь, чтобы мы ее спасли? предложила Софи, подходя к дереву. Да, очень серьезно ответила девочка. Вот и умница! похвалила ее тетя, беря на руки, отпусти ее, гадкий паук!
Послушай, прошептал Ханс, пока Вильгельмина изо всех сил тянулась веткой к паутине, почему ты ей не ответила? Что? обернулась Софи, продолжая держать племянницу на руках. Я спрашиваю, повторил Ханс, почему ты не сказала ей правду? А можно узнать, в чем она состоит, твоя правда? спросила Софи. В том, что, каким бы гадким ни казался паук, ответил он, в нем нет ничего плохого, он всего лишь пытается выжить. А еще в том, что паутина просто средство достижения цели. Что все имеет свой цикл существования, и бабочка тоже, какой бы красивой она ни была. Это закон жизни. Если бы девочка была моей племянницей, я бы так ей и объяснил. Но она не твоя племянница, разозлилась Софи, а кроме того, воспитать человека означает, помимо всего прочего, научить его защищать красоту, пусть даже хрупкую и недолговечную. Это тоже закон жизни, господин всезнайка. Я не уверена, что скептицизм может сделать ее мудрее, чем сострадание. Хорошо-хорошо, сдался Ханс, не сердись. Я не сержусь, ответила Софи, мне просто обидно.
В этот момент ветка девочки проткнула паутину и уперлась в ствол, сбив на землю паука и раздавив бабочку.
Торопливый дождь трепал траву, впечатывая свои пунсоны в благодарную землю. Все молча наблюдали за ним из пещеры, как будто непогода была чьим-то монологом или не осмеливающимся войти в дом гостем. Альваро и Ханс делили одну бутылку вина на двоих. Ламберг и Рейхардт соперничали в поедании сыра. В глубине пещеры, в кругу свечей, склонившись над раскрытым инструментом, с выражением близорукой сосредоточенности на лице, шарманщик подкручивал что-то в тонком механизме. Как дела, шарманщик? спросил Ханс. Лучше, ответил старик, поднимая голову, уже лучше, есть пара изношенных струн, думаю сходить в магазин господина Рикорди, чтобы их поменять. В тот раз, на празднике, знаешь? мне показалось, что некоторые басовые ноты звучали не ахти, а ты что думаешь? может, поэтому им не понравилась моя музыка? теперь у молодежи, скажу я тебе, отменный слух, они посещают консерваторию, учатся играть на пианино, и, скорее всего, причина именно в этом.