Странник века
Шрифт:
Представь себе, дорогая, рассказывала барышня Кирчен Софи, и это притом, какой примерной девушкой была бедняжка! такая ужасная история! а полиция сидит сложа руки, им-то и дела нет, конечно, до тех пор, пока беда не случится с дочерью начальника полиции, поэтому мы можем долго ждать, когда они поймают ряженого! Но когда это произошло? спросила Софи. Да чуть ли не вчера вечером, ответила барышня Кирчен, там, в окрестностях, о Господи! ты видела что-нибудь подобное, дорогая? ты видела такую жуть? скажи на милость, ну что напялила на себя Фанни? в последнее время она с каждым днем одевается все безобразнее, интересно, что у нее отшибло: вкус или разум? я говорила тебе, что сказала ей Оттилия, когда они пили чай у?
Уловив за дверью негромкие голоса, Софи вышла в прихожую. Она увидела барышню фон
Шарманщик вошел в гостиную, и вся публика обратила к нему взоры. Старик остановился, отвесил общий поклон и покатил свою тележку дальше. Ханс и Софи проводили его в угол, отведенный ему барышней Погвич, и предложили до начала игры выпить бокал вина. Спасибо, молодые люди, очень серьезно ответил старик, но я никогда не пью во время работы, иначе теряешь чувство ритма. Профессионал! подмигнула Хансу Софи и пошла здороваться с подругой.
Ровно в восемь, когда основная часть гостей уже собралась и требовала танцев, хозяйка дома подала знак Софи. Софи подала знак Хансу, Ханс посмотрел на шарманщика, старик медленно повернул валик. Затем склонил голову, вздохнул, закрыл глаза и начал вращать ручку шарманки.
Несмотря на опасливые взгляды, которые гости бросали на старика, когда оказывались рядом, первые две-три пьесы всем пришлись по вкусу. Особенно первая: хорошо известный полонез, сыгранный шарманщиком живее, чем обычно, с учетом молодости гостей. Ряды танцующих закружили по гостиной, смеясь и меняя фигуры. Ханс облегченно вздохнул и решил уже, что все обошлось. Но мало-помалу танцы начали увядать. На третьей пьесе несколько парочек, пошушукавшись, сбежали. Во время двух следующих пьес зазвучали недовольные возгласы. А на шестой или седьмой центральная часть гостиной опустела. Прежде чем шарманщик заиграл снова, барышня Погвич подошла к нему и приказала остановиться. Его инструмент еще некоторое время дрожал, как замерзший зверь.
Ханс и Софи пытались успокоить барышню Погвич и наиболее воинственных гостей. Но что это такое? возмущался один, кому могло прийти в голову играть менуэт? Вальсы! настаивал другой, где вальсы? Конечно, прокомментировал еще кто-то, если идея была в том, чтобы все испортить, то результат благополучно достигнут! Какого века эта музыка? вопрошала одна из гостий? Сюда бы мою прабабушку, вторила другая, прабабушку, ей-богу! Да и вообще, раздался крик из глубины зала, откуда взялся этот паяц? из какой богадельни его притащили?
Ханс локтями проложил себе путь. Он увидел шарманщика, съежившегося в углу рядом с шарманкой, не смевшего сделать ни шагу.
Они вместе прошли через гостиную под отчетливые издевки, ядовитый смех и шиканье. Шарманщик шел за Хансом с тем отсутствующим видом, который делал его и хрупким и неуязвимым одновременно. Когда они подходили к прихожей, кто-то закричал в глубине дома: Слава богу! здесь есть молоточковое пианино! Ральф! иди сюда, Ральф! сыграй нам что-нибудь веселенькое!
Едва шагнув на улицу, они словно окунулись в прохладную воду фонтана. Уже стемнело, в воздухе переплетался звон сверчков. Увидев, что они выходят, Франц поднял уши, напружинил хвост и нахмурил брови. Секундой позже появилась Софи. Она догнала Ханса и прижала его ладони к своим щекам в знак глубокого раскаяния. Видимо, вздохнула она, этот дом был неудачной идеей, я виновата. Нет, ответил Ханс, поглаживая ее локон, вина не твоя, идея тоже. Софи подошла к шарманщику, обняла его и долго не разжимала объятий, прося у него прощения. Это я прошу прощения, дитя мое, ответил старик,
В этот момент в дверях появилась барышня Погвич. Она сурово поглядела на Ханса, укоризненно на Софи и, наконец, взглянула на шарманщика, как смотрят на встретившийся на дороге диковинный камень. Я хотела заплатить вам за концерт, сказала барышня Погвич. Она оставила несколько монет на чехле инструмента и повернулась, чтобы уйти. Полагаю, это вполне справедливо, со злостью ответил ей Ханс, если учесть, что вы сами его прервали. Ни в коем случае, госпожа, сказал шарманщик, и единственная ирония, которую Ханс уловил в его словах, заключалась в слове «госпожа» (хозяйка дома была еще совсем юной), я не могу взять эти деньги, потому что не выполнил свою работу: мне платят за то, что я играю, но я никогда не брал плату за то, чтобы этого не делать. Прощайте, госпожа, и сожалею о причиненном неудобстве.
Можно узнать, с какой стати вы не взяли деньги? укорял его Ханс на обратном пути, это были ваши деньги, вы их заработали! вы прекрасно делали свою работу! Гордость — это одно, а гордыня — совсем другое. Ведь деньги нужны и вам, и Францу, и шарманке, и вы ни у кого ничего не украли. Выходит, ваш горький опыт ничего не стоил. Э, нет! извини, ответил шарманщик, в этом ты ошибаешься! очень даже стоил! ведь я прокатился в таком элегантном экипаже!
(Каждый раз во время менструации, думала Софи, поднимаясь по лестнице постоялого двора, со мной происходит что-то странное. С одной стороны, я особенно остро чувствую себя женщиной и теоретически понимаю, что так и должно быть. А с другой стороны, что-то во мне нарушается, ограничивает мои возможности. Например, я рисую себе картину или пытаюсь ее нарисовать, что, едва я войду, Ханс захочет заняться любовью. И знаю, что разделю его желание, но не смогу отделаться от неловкости, словно я чужая в собственном теле. В любом случае меня будет томить чувство вины, чего я терпеть не могу. Вины в чем? Трудно быть искренней, когда природа дает тебе один приказ, а сознание — другой. Но на самом ли деле это приказ? Или прекрасная привилегия, предполагающая возможность отказа? В настоящий момент я знаю только одно: у меня спазмы, в животе все крутит, кажется, что в поясницу вбивают гвозди, и весь день нет аппетита. Хотелось бы рассказать все это Хансу, но не знаю, поймет ли он, да и смогу ли я объяснить…)
Лежа на спине, обхватив его спину ногами, Софи сказала: В этот раз останься внутри.
Запах крови сначала их сдерживал, а затем подхлестнул, они впечатывали друг в друга пятна, перемазывались, любя. Ей было стыдно, что он видит, как она кровит на простыню, но в то же время она чувствовала, что это зрелище их сближает, освобождает от тайн. Неожиданно ей показалось естественным и глубоко правдивым то, что сейчас, когда он движется внутри ее, их объединило общее желание не воспроизводить новую жизнь и вместе высвободить наслаждение, рождавшееся и умиравшее за то время, пока это длится. Если прошлое своего рода предок (подумала она вдруг, на краю оргазма обрывая все мысли), то подлинным его детищем надо считать полноценное настоящее, а вовсе не будущее.
Лежа в постели нагишом, они тихо переговаривались. Пах Софи был окрашен красным, лобок Ханса покрывала темная корка. Их лица хранили то ли сосредоточенное, то ли отсутствующее выражение, характерное для людей, еще не пришедших в себя после наслаждения. Слышно было, как они дышат, шевелятся, потягиваются. Насколько приятно, сказал он, не вырываться. М-м-м, ответила она. Или тебе не понравилось? встревожился он. Не в этом дело, ответила она, сама не знаю, как объяснить: мне понравилось, но одновременно стало страшно, понимаешь? Не уверен, ответил он, поворачивая к ней голову. Я всегда боялась, продолжала Софи, садясь в кровати, стать матерью. Не пойми меня превратно. Детей я хочу. Но не хочу быть матерью. Возможно ли быть эгоистичной девушкой и щедрой матерью? что делать, если хочется того и другого? Ох, дорогой мой, мне на ум приходит масса всяких глупостей: неудобства беременности, лишний вес, растянутая кожа, физическая боль. Наверно, я не умею быть сильной. Наоборот, сказал Ханс, прижимая ее к себе, только сильная женщина признается в таких чувствах.