Странное наследство
Шрифт:
– Вкусно?
– морщит нос Оливия, нервно сглатывая, как делает это любой человек при виде этого прохладного напитка.
– Очень!
– подтверждает Берни, снова приникая к гладкому краешку стакана.
– Еще?
– заботливо интересуется Оливия.
– Еще!
– радостно подтверждает Берни Дуглас.
Конечно, еще! Вкусно! Он чувствует, как с каждым глотком ароматной жидкости в него вливаются новые силы и новая энергия.
– Пока достаточно!
– говорит Оливия, когда выпит последний, самый вкусный глоток, и юная мулатка жестом предлагает еще раз наполнить
– Хочешь познакомиться с моим отцом?
– возможно, Оливия немного спешит, но ей не терпится свести их и познакомить, чтобы мужчины поскорее подружились. Она любит этих двух мужчин так сильно, что трудно сказать, кого же из них, все-таки, сильнее.
– Он хотел серьезно побеседовать с тобой, когда ты придешь в чувство!.. Папа, папочка, подойди сюда. Берни Дуглас пришел-таки в себя. Позволь тебе представить, дорогой папа! Это - Берни Дуглас.
– Мистер Фрэнк Смит, отец Оливии Гибсон.
– Папа приехал на ранчо раньше нас на целые сутки, Берни. Два десятка маток с сосунками бродили возле пустого сеновала и пошли за отцом в загон. Он прикормил их овсом! Они такие красивые и не очень одичавшие…
Берни закрывает глаза. Он утомился и хочет спать. Сейчас он еще далек от проблем ранчо. Он все еще балансирует на грани между смертью и жизнью. И по одну сторону этой грани - его темное и, возможно, в чем-то постыдное прошлое, с бедами и тяжелыми душевными переживаниями. По другую сторону - будущее, с новыми надеждами, новыми перспективами и планами.
Перед ним распахивалась перспективная картина его собственного будущего, которое он начинал строить с Оливией, совсем юной девушкой, устремленной к свету, к искренности и открытости. Именно ее искренность и открытость их взаимоотношений подкупали его. Он интуитивно чувствовал, что девушка ничего от него не утаивает из своего прошлого. Да ей еще и нечего утаивать! Ну, возможно, одно-два юношеских восторженных увлечения молодыми людьми, своими сверстниками. Не более того…
Но что-то в его рассуждениях и болезненных грезах царапало душу. Словно где-то в самом труднодоступном месте души засела какая-то болезненная заноза. Берни все время мучительно пытался вспомнить что-то светлое-светлое, то, что маячило в сознании, но никак не воплощалось в реальности, которую он начал осознавать. Казалось, он погрузился в сон всего лишь на короткое мгновение и почти тотчас же пришел себя.
Глава 19
Стояло солнечное летнее утро. На дворе столпились Оливия, Рони Уолкотт и Фрэнк Смитт. Они стояли перед распростершейся на траве пустого загона кобылой. Жеребилась та самая коренастая кобылка, которую довелось объезжать когда-то Мэган Матайес.
Из лошадиной утробы уже показались на свет черный влажный носик с нервно двигающимися ноздрями и плотно прижатые к нижней части мордочки черные блестящие копытца. Кобыла нервно вздыхала и постанывала, все время, пытаясь подняться на ноги.
Оливия стояла перед кобылой на коленях, поглаживала роженицу по шее, придерживала ее, нежно уговаривая:
– Детка, потерпи еще немного, пожалуйста. Потерпи,
Судорожные волны родовых схваток пробегали по животу животного, выталкивая силой мышечных сокращений жеребенка на свет. Голова новорожденного с согнутыми в коленях ножками появилась из материнской утробы.
Рони Уолкотт быстро протер голову и ноздри жеребенка пучком сена, и малыш сделал глубокий судорожный вдох. Его легкие впервые наполнились горным воздухом и полностью расправились. Этот четвероногий младенец мгновенно почувствовал и ощутил вкус и сладостный запах внешнего мира… И вот наконец весь он, такой красивый, гармонично выстроенный, с затейливыми завитушками на влажной коричневой шерстке, высвободился из уютного и теплого, но вдруг ставшего ему тесным нутра матери.
Рони вынул из чехла индейский нож и отрезал пуповину. Едва оправившись от чрезмерного напряжения, крохотный жеребчик уже попытался подняться на свои подгибающиеся ножки. Ткнулся носом в поросшую травой землю, чихнул и, неуверенно выпрямившись в полный рост и пошатываясь от слабости, наконец сделал свой первый крохотный шажок, взмахнув своим густым, влажным хвостиком.
Кобылка поднялась и принялась нежно вылизывать своего первенца. Она обнюхивала его, ласково и грубовато подталкивая своей большой добродушной мордой.
– Ну, вот и поздоровались!
– Оливия поднялась и отряхнула обтянутые брюками колени от прилипших травинок.
– Твой сынок вырастет сильным и красивым мустангом. И самые прекрасные и сильные кобылки пойдут за ним, чтобы рожать таких же красивых и сильных жеребят.
Снова Берни заметил, что на крыльце появился маленький мальчик в спальной пижамке из полосатой ткани. Он сонно потирает глаза кулачками и делает несколько шагов к самому краю площадки. Еще шаг-другой - и малыш оступится, упадет с высоты на каменистую отмостку вокруг дома! Кроха с размаха ударится об утрамбованный гравий и больно расшибется. Его сын расшибется!
Берни Дуглас хочет удержать мальчика от последнего, самого рискованного шага, протягивает руки, чтобы подхватить его, успеть удержать за рубашечку… И вдруг осознает, что у него нет рук. Он в панике пытается осмотреться. Действительно - у него нет ни рук, ни ног, ни его сильного, мускулистого, тела, ни лица. Его нет совсем - не красавца, но и не урода, а весьма привлекательного для незамужних женщин джентльмена, каковым он считал себя… Его нет рядом с мальчуганом-крохой. Он всего лишь дух, лишенный плоти и силы дух.
– Оливия! Ливи!
– кричит он в ужасе.
– Мальчик сейчас упадет с крыльца! Он разобьется, Ливи!
Но никто не слышит его. Все окружили новорожденного жеребенка, восхищаются его красотой и статью, будто невесть каким чудом. А Берни не знает, как привлечь их внимание к малышу на крыльце, который стоит теперь, покачиваясь на некрепких ножках, на самом краю крыльца. И смотрит на открывшийся перед ним мир, таящий миллион опасностей, восторженными синими глазами.
– Оливия! Ты слышишь меня? Наш сын разобьется!