Странное наследство

Джоунс Виктория

Оливия с сожалением смотрит на отца и устало улыбается. Ей немного жаль постаревшего <дядю Фрэнка>. В нем уже не оставалось прежней удали и уверенности, которые так восхищали ее когда-то.

– Тебя здесь очень любят, и совершенно никто не боится! Ты здесь, конечно, хозяин, но все-таки не во всем. И, пожалуйста, не повторяй, дорогой папочка, бабушкиных ошибок. Конечно, если ты хочешь мне и своим внукам счастья.

Оливия отправляется на кухню, откуда разносится по дому аромат сбежавшего кофе.

– Как хорошо дома!..
– неожиданно громко

говорит она, словно пытаясь убедить себя в чем-то или вступая в спор с собой, прежней, глупой, нелогичной и наивной девчонкой: - Папочка, дорогой, ты не представляешь, как здорово, что есть на свете дом, затерянный в горах, и ты знаешь, что тебя там всегда с нетерпением кто-то ждет. Пусть даже это всего лишь мои любимые пеструшки и Бебидейзи.

– Оливия, дитя мое, похоже, ты хочешь заняться разведением лошадей? Никогда не представлял себе, что моя кроха, моя козявочка, когда-нибудь превратится в леди ранчьерос!

– Еще не превратилась, папа. До этого еще слишком далеко. И многому предстоит учиться, - услышав тяжелые шаги на крыльце, Оливия поспешила открыть дверь: - Сюда, Рони. Осторожнее!

Она склонилась к беспомощному Берни Дугласу, которого Рони положил на мягкую перину, и бережно накрыла его бабушкиным пуховым одеялом. Больной что-то побормотал, приоткрыл глаза, обвел бессмысленным взглядом ярко освещенную несколькими лампами комнату и снова впал в забытье, так и не узнав никого.

– Ты видишь, папа, Берни Дуглас болен. Так что твоя беседа с ним откладывается на неопределенный срок. Понятно? Да и нужна ли она? Ведь у меня будет от Берни ребенок! И этот ребенок зачат в любви, папочка. Возможно, такой же большой и сильной, какую довелось узнать тебе и моей любимой мамочке. И не пройдет года, как ты сделаешься дедом!

За кухонным окном раздалось призывное мычание Дейзи. Оливия схватила ведерко, стоящее на полке стеллажа, и выскочила на крыльцо. Следом за ней заспешила мисс Сара:

– Мисс Оливия, можно я подою Дейзи? Я умею!
– и в подтверждение своих слов, она кинулась мыть руки: - Полотенце, есть в доме чистое полотенце?

– Не суетитесь, мисс Сара. В этом доме есть все, что необходимо для жизни… Дейзи, слушайся мисс Сару, милая, - нежно втолковывает она корове, поглаживая ее по пестрому боку.

– Угощайся, Дейзи, - негритянка протянула корове кусок черствой лепешки. Та с недоверием покосилась на чернокожую женщину, но затем лепешку взяла и уже не противилась тому, что именно Сара принялась ее доить.
– А вы идите к мистеру Дугласу, мисс Оливия, идите. Я справляюсь.

– Вижу, что справитесь, мисс Сара. Спасибо, дорогая!

– У вас хорошее хозяйство, мисс Оливия. Вы сами все здесь налаживали?

– Налаживали, когда я еще не была здесь хозяйкой. Миссис Лиззи Мартин помогала. И Мэган… Мэган теперь в монастыре. Ее муж умер во время эпидемии, вот она и постриглась в монахини… Надо еще сказать Рони, чтобы помог устроить вам в угловой комнате пару топчанов.

– А Рони, правда, ваш брат, мисс Оливия?

– О!
– вздохнула девушка,

оглядываясь и улыбаясь немного печально.
– Мне уже не раз задавали это вопрос! Да, Рони мой двоюродный брат со стороны отца.

Оливия понимала, что пора возвращаться к Берни, умыть его и переодеть, но ее внезапно неодолимо потянуло к загонам. Туда, где оставались матки с жеребятами-сосунками. Странно, но ей неодолимо захотелось взглянуть на них. И, остановившись на миг, Оливия повернулась и пошла по тропинке, заросшей по обочинам широколиственным подорожником. В низинах и тенистых местах роса матово светилась жемчужным сиянием.

В дальнем загоне откуда-то появились новые лошади. Оливия свистнула, и они весело побежали по кругу, взбрыкивая и довольно фыркая.

– Откуда вы здесь, дикари?

Оливия остановилась и протянула ладонь. Первой подошла гнедая кобыла, она обнюхала ее пустую ладошку, разочарованно глянула в лицо и дохнула мягким теплом. Вороной жеребенок пугливо переминался в стороне, перебирал длинными стройными ножками в белых чулочках до колен, кивал лобастой головой с белой звездой между влажными и глубокими лиловыми глазами. Устремив в любопытстве длинную красивую шею в сторону Оливии, он втягивал незнакомые запахи широкими подвижными ноздрями.

– Эй!
– тихо и нежно поманила Оливия жеребенка. Но он по-прежнему стоял в стороне, то внезапно взбрыкивая, то вновь неподвижно замирая, словно желая показать себя хозяйке со всех сторон.
– Иди ко мне, кроха!

– Он тебе нравится, Оливия?
– Рони Уолкотт остановился рядом и, облокотившись на свежие жерди, протянул жеребенку ломоть черствого хлеба.

– Очень. Видишь, какой он красивый? Просто прелесть!

– Да, совершенно необычная масть!

Жеребенок осторожно приближался - боком, боком. Потом рванулся вперед одним стремительным движением, выхватил хлеб из руки охотника. И так же стремительно умчался прочь.

– Похоже, его привела сама мать. Странно!
– Оливия задумчиво смотрит вдаль на горы и густой сосновый лес, покрывающий их от подножья до самых макушек.

– Все понятно, - объясняет Рони.
– В горах полно опасностей, а в душах мустангов еще жива привязанность к человеку. Человек не только пользуется силой лошадей, но и защищает от хищников, бескормицы и прочих превратностей природы.

– Оливия!
– прокричал с высокого крыльца Фрэнк Смитт.
– Оливия, иди домой! Берни зовет тебя. Иди скорее!

– Иду! Иду!
– отозвалась Оливия и торопливо зашагала к дому. А потом и вовсе побежала по узкой тропинке, протоптанной в густой траве альпийского луга.

Берни Дуглас снова стоял перед подвесным мостом. И снова мост раскачивался над пропастью. Почти истлевшие веревки еле удерживали дощечки, привязанные к толстым прожилинам. Приходилось ступать очень осторожно, пробуя ногой каждую плашку, проверяя крепость каждого веревочного узла. Берни шагал скользящим индейским шагом, с опаской продвигая вперед ступню за ступней.