Страшные сказки Бретани
Шрифт:
А перед ними стояла самая большая из волчиц, когда-либо виденных Леоном. И пусть из её пасти не исходил огонь, а за спиной не простирались крылья, она всё равно внушала страх. Чёрная шерсть отливала синим в неверном свете луны, глаза горели, как два маленьких костерка, из пасти вырывалось глухое рычание. Нижняя губа огромного зверя приподнялась, обнажая острые желтоватые клыки. Такое зрелище могло бы испугать кого угодно, но Абель Турнье был либо бесстрашным, либо сумасшедшим, потому что он только сильнее притянул к себе мальчика и крикнул:
— Эй, ты! Порождение ада! Выйди на
— Нет, не надо! — Оливье дёрнулся, попытался укусить охотника за руку, и тот с коротким ругательством двинул его рукояткой пистолета в висок. Мальчик тут же обмяк в его руках. Волчица зарычала сильнее, и в её рыке Леону почудился болезненный стон матери, у которой отнимают дитя. Она подобрала лапы, готовясь к прыжку, и в этот момент Турнье выстрелил.
Пуля попала волчице не в грудь, как он метил, а в бок, но она всё равно содрогнулась всем телом и с мучительным воем повалилась в траву. Отчаянное «Нет!» Эжени слилось с шумом крови в ушах Леона, и он бросился вперёд. Турнье, вздрогнув от внезапного крика, начал оглядываться, но не успел повернуться до конца — Леон налетел на него и сбил с ног. Оба они покатились по земле, вцепившись в пистолет. Оливье, упавший ничком, уже пришёл в себя, и Леон, катаясь по земле, краем глаза заметил, что мальчик встаёт на четвереньки и трясёт головой. Эжени бросилась к нему, выхватывая пистолет, но она явно опасалась стрелять, боясь задеть Леона.
Противники, кряхтя и тяжело дыша, схватились за пистолет Турнье: каждый пытался выкрутить другому руку и отнять оружие. Говорить не было сил, и они только молча прожигали друг друга взглядами, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы. Охотник, судя по всему, был не столько ошеломлён, сколько разозлён внезапным появлением Эжени и её помощника, и теперь он явно намеревался убить их обоих. Вдруг что-то тяжёлое, пахнущее шерстью, лесом, кровью и чёрт знает чем ещё, навалилось на Леона, сдавило всё тело, лишило возможности дышать, видеть, двигаться. Турнье коротко вскрикнул и страшно захрипел, в лицо и шею капитану ударило что-то горячее, и он ощутил на губах солёный вкус. Потом гигантская туша соскользнула с него, и он схватился за грудь, пытаясь понять, не сломала ли волчица ему рёбра.
Турнье истекал кровью, бьющей из перегрызенного горла, и пистолет валялся рядом, выпав из его безжизненной руки. Где-то сбоку Оливье Дюбуа дрожащим голосом повторял: «Мама, мама, нет, мама!». Леон с трудом нашёл в себе силы сесть и повернуться к волчице.
Вот только она уже не была волчицей. На земле лежала голая окровавленная женщина, чья нагота была прикрыта только длинными тёмно-рыжими волосами, и Леон не смог не отвести взгляд. Руки Катрин Дюбуа пытались зажать страшную рану на правом боку, побелевшие губы что-то шептали. Сын с криком «Мама, нет!» рванулся к ней, и Леон, почти не думая, обхватил его за плечи.
— Стой, нельзя!
— Пустите! — забился мальчишка. — Моя мама умирает!
— Нет! — неожиданно громко вскричала Эжени. — Не сегодня! Слышите — не сегодня!
Она отбросила пистолет, подбежала к раненой и, упав рядом на колени, обхватила её руками. Леон продолжал бездумно удерживать Оливье, чьи попытки
Глава XII. Волчица и колдунья
Леон впал в то же состояние, что и при первом своём столкновении с потусторонним миром, — в тот день, когда он увидел идущего на двух ногах чёрного козла, внутри которого, как выяснилось, обитал дух Филиппа Тома. Тогда, как и сейчас, бывший капитан просто застыл на месте, потеряв счёт времени и тупо глядя в одну точку. Руки его разжались, Оливье Дюбуа ужом выскользнул из них и бросился к матери, не обращая внимания на её наготу.
— Матушка! — он всхлипнул, протиснулся мимо Эжени и уткнулся в бок Катрин. — Ты жива!
— Но я не понимаю… — пробормотала женщина, приподнимаясь и судорожными движениями ощупывая правый бок. Она по-прежнему была вся в крови, но рана, из которой исходила эта кровь, уже почти затянулась, и теперь на белой коже виднелся только багровый шрам. Пуля, похоже, прошла навылет. Катрин перевела изумлённый взгляд на Эжени, которая, откинувшись назад, жадно глотала ртом воздух и выглядела очень измученной.
— Это вы… Вы исцелили меня! Но как…
— Да, это я, — лицо Эжени стало смертельно бледным, и виной этому был не только свет луны. Она дрожащими руками стянула свой серый плащ и протянула Катрин — та закуталась в него, будто только сейчас осознав, что сидит на холодной земле совершенно раздетая. Она оглядела поляну, словно лишь теперь заметив Леона, вздрогнула, плотнее закуталась в плащ, и зубы её застучали.
— Боже, здесь так холодно!
— Где ваша одежда? — Леон с удивлением для себя обнаружил, что способен более-менее связно говорить.
— Здесь, недалеко, — Катрин, шатаясь, встала на ноги, сын поднялся следом, цепляясь за её талию. — Но как вы здесь оказались? Оливье вас позвал?
— Нет, мама, клянусь! — он затряс головой.
— Нас никто не звал, мы сами обо всём догадались… точнее, мадемуазель де Сен-Мартен догадалась, — Леон кивнул в сторону девушки, при этом с тревогой взглянув на её бледное лицо. У Эжени был такой вид, как будто её вот-вот стошнит, и она всё ещё сидела на земле. Найдя в себе силы встать, Леон подошёл к ней и протянул руку, мельком заметив, что перчатка вся в крови, как, впрочем, и его плащ и штаны. Эжени молча оперлась на его руку и поднялась на ноги, при этом вся дрожа.
— И вы кому-нибудь рассказали? — слабым голосом спросила Катрин Дюбуа.
— Разумеется, нет! — Леон обернулся к ней, но тут же вновь отвёл глаза, опасаясь смотреть в распахнутый ворот плаща, и принялся отирать лицо, забрызганное кровью убитого охотника. — Мы на вашей стороне, мы мчались сюда, чтобы помочь вам…
— И вы помогли, — выдохнула Катрин, осторожно высвобождаясь из объятий сына и хромая к краю поляны. — Вы, господин Лебренн, спасли моего сына, а вы, госпожа Эжени, уж не знаю как, но спасли меня.