Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
— Это не спикер, братцы, это этот из холодильника вышел и слегка обледенел, понимаешь!
— Опять ты со своим холодильником, братец!
— Да я депутатов такими еще не видел! Как пионеры на слете: глаза горят — дай гранату, пешком дойдут до Брюсселя!
— Нет, ты что действительно не понимаешь, отморозок, что они мирных людей бомбят? Вон даже Солженицин ваш против!
— А я что — за? Я совсем о другом. Почему мы такие мастаки другим помогать, когда у самих в стране смена времени года уже катастрофа? Даже весны — на лето! Ты мне это скажи!
— Нет, это ты мне скажи, молокосос, почему умея только сперму на руку наматывать
— Тише, генерал ихный говорит!
Генерал говорил, что, ради сохранения мира в этом регионе, объединенные войска НАТО ввели несколько танковых дивизий в государства сопредельные с Сербией.
— Ради мира — танки? Ух ты, бли-ин! А как наши танки стояли в Берлине ради мира, так не верили! Посмотри, что началось, отморозок, как мы помогать перестали? Война!.. Разве раньше такое бы допустили? Своих же славян? Они там одни ведь православные остались на всю Европу!.. Да мы бы только один раз танковые траки провернули, они бы все наши долги забыли! Да вообще все забыли — штаны бы стирали! Вояки! Только с воздуха и могут! А ты на земле, как русский солдат, попробуй! В грязи, в дерьме! Вот смотри, отморозок, если у них получится, никогда больше России не быть великой, как Союз!
— Сам ты отморозок! Просрали страну, а я, может, учиться хочу!
— Да он в армию не хочет, в Чечню, поэтому и против, вдруг пошлют!
— А ты хочешь, да? Чего ж ты здесь сидишь, придурка корчишь?! Иди к Жириновскому!
— Кто придурок, ты?!
Началась драка, как всегда, при приближении к истине, но Фома её уже не слышал — он совершенствовал новый разрез времен…
— Фома, ты это… не улетай! Круги кончились, Палыч уже бесится, бль, нормально отреагировать на Наташку не может!
— Кто — я?! — раздался возмущенный голос Маркина. — Сам же!..
— Ты, а кто же? Извращенец, бль! — глумился Илюхин.
— Да она члена моего, потраченного молью, не стоит!
Фома сидел между подушек, как богдыхан и время от времени пускал стеклянные бусы из уголка рта. Просто так, от умонастроения. А умонастроение у него было отличное, голубое и зеленое не покидало его теперь ни на миг, припудриваясь иногда белым порошком блаженного забвения, как охорашиваются в витринах сахарной пудрой дешевые торты, мечтая о кишечных бактериях. Калейдоскоп выбрасывал ему людей, предметы, Фома рассматривал их, выдувая бисер с губ на тоненькой ниточке бесконечного радостного удивления.
— Да это Илюхин Наташку обматерил!..
Расфокусированные глаза долго блуждали в странной череде теней и цветных завихрений, прежде чем выловили в них Маркина, Илюхина, Вована, Профессора Политологии Поповича и еще кого-то, кого Фома не знал, но задушевный блеск глаз выдавал в этих славных людях ту же самую породу, выпестованную циклодолбоном и русифицированной версией душа Шарко — без воды, одним шлангом.
Разговор, как водится в замкнутых системах, шел о женщинах, если уставалось думать о тяжких «судьбах Рассеи». Хотя, конечно, не устанет русский человек, объявлять свою родину дурдомом и одновременно наслаждаться житьем в нем. Тем более, сумасшедший, а русский — самый известный сумасшедший в мире, это доказано, им же. Но иногда и ему нужен перерыв на тему, в которой единодушие столь же удивительно, как и разногласия политические, то есть «все бабы дуры, хоть одну бы сюда!» В данном же случае речь шла о санитарке,
— За что? — спросил Фома, благосклонно улыбаясь всем и никому: процессу пузырения внутри себя.
— Она мне клизму… — начал Илюхин, но его перебили.
— Он сам перепутал!.. Вместо марганцовки кипятку вбухал!.. Опять на неё засмотрелся!
— Говори, — сказал Фома, изливая любовь уже одного Илюхина.
Под таким натиском Илюхин врать не мог и во всем признался.
— Ну ты знаешь, Андрюша, у меня с выдачей вообще, черт знает что, не то что-бль у Маркина…
И вот, страдая вечными запорами, он сделал клизму с кипятком, забыв добавить холодной воды из-за появления Наташи.
— Ё-оо!.. Ты никогда не пробовал? Нет?.. Как будто взлетаешь, бль, сопло пылает! Ну вот… а потом язык обварил тем же кипятком, когда второй раз клизму ставили. Она ж все моет и моет, кошка!
— Что ж ты ее в рот-то? — спросил Фома. — Уж вроде трудно перепутать с соплом?
— Пробовал, чтобы опять кипятку не бухнуть, а краник не закрыл, наклонил и… — Илюхин увел глаза в сторону. — В общем, с обоих концов себя обварил.
— Это где ж у тебя конец-то получается? — поинтересовался Вован, личность странная даже в сумасшедшем доме: неизвестно кто, неизвестно откуда, только рожа совершенно бандитская, как у призывника. Большие, навыкате, глаза смотрелись на бритой голове, как оптические прицелы нехорошего ночного видения. Возможно, от непрерывной эзотерической игры с гениталиями под одеялом, от так называемого ночного эгоизма.
— Как где? — удивился Илюхин. — Как у всех, бль — в заднице!..
— А я думал, язык — это конец всему! — обронил Фома.
— Вы меня удивляете, сумасшедшие! — вмешался Маркин. — Конец, это конец! И он может быть везде, как во рту, так и в заднице!
Договорить ему не дали.
— Ах ты сидор гнойный!..
Фома закрыл глаза от начавшейся вокруг него вакханалии благозвучия. Когда он их открыл, буря закончилась и последние её раскаты затихали в палате:
— Двурушник! — веско заключил Профессор Политологии Попович, он был похож на того дядечку в телевизоре, что с улыбчивой хитрецой комментировал вчерашние новости, при этом держа фигу не в кармане, а прямо на столе, в экран: нате!
— Вчера опять круги воровал! — пожаловался Илюхин на Маркина. — Ты перестал, так он начал!
— Я?.. — Фома уже с трудом оставался с ними. — Да они мне вообще не нужны. Придумали равновесие устраивать, одна палата голубая, другая розовая…
— Я про идею, Андрюша, про идею! Картонки что? А вот идея, бль, равновесие! Это же класс!.. Я заметил, что и медперсонал по-другому, если у тебя круг! Совсем по-другому!
— Нараспашку! — захохотал Профессор Попович. — Да ну вас, озабоченных тайной своего пола! — И ушел, ему было неинтересно не про политику.
— Это они от тебя, Фома, тащатся, я засек, — веско сказал Вован. — Как увидят тебя в сознании, так и остолбеневают, типа делай с ними, что хошь. Верняк! Поэтому они и собираются вокруг тебя каждый день и выдергивают тебя из кайфа, гады. Чуть она засмотрится на тебя, облепят её, как статую свободы и вибрируют, придурки. А круги, я ж понимаю, ты для них придумал, вот они и воруют друг у друга смертным боем…
— А ты-то кто, отказник? Под кого косишь, однорукий бандит своего члена? Мы свой долг отдали, а ты?.. — Профессор Политологии вернулся, и был настроен агрессивно.