Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
Ефим вывел Марию на улицу.
— Он сейчас придет в себя и все будет нормально! Они не будут его держать, я договорился, никакой экспертизы через два дня, это они так шутят. Вы успокойтесь и поезжайте домой, а то увидит вас снова, черт знает, как он себя…
— А что с ним?.. — Мария тревожно смотрела на Ефима. — Я не слышала, чтобы это… так проявлялось. Вы мне не говорили, что с ним такое бывает.
— С ним бывает всякое, Мария.
— Но это больше похоже не на приступ, а на ломку — абстиненцию. Так сказали…
— Какая абстиненция,
— Не знаю, устала наверное. Видеть это было невыносимо, его будто ломала какая-то страшная сила, которая больше его во сто крат, а он при этом еще думал обо мне и девочках, которые крутились рядом. Он мог убить их одним движением, как ломал столы. Видели бы вы его лицо!
— Может, вы его чем расстроили?
— Я не знаю, Ефим, чем его можно и чем нельзя расстроить. Он упал, я подумала — все, но он встал, расшвырял милиционеров, которые обращались с ним как с пьяным, не слушая меня, что это приступ. Они сказали, что он либо буйный, либо обколот, скорее — обколот, и это ломка — такое бывает. Вот почему я спросила.
Мария поправила прядь.
— Что они могут знать, Мария? — возмутился Ефим. — Что они могут знать, эти козлы?
Рядом с ними остановилась машина. Ефим знаком приказал ждать.
— Они не козлы, они могли его, при таких обстоятельствах покалечить, ведь тут стреляли, я забыла сказать!.. — Она и сама удивилась, что забыла такое. — Он был в ярости, но они послушались меня, просто надели наручники, чтобы он быстрее успокоился или… ну я не знаю!
— Стреляли? Кто, когда?
— Да вот только вы ушли, две машины… — (Ефим бросил быстрый взгляд на часы.) — Странно, но если бы Андрей не разогнал всех с террасы, были бы жертвы, у них там все стулья продырявлены. Я не знаю, каким чудом мы сами не…
— А с ним постоянно чудеса, Мария, — не дослушав, перебил ее Ефим, вдруг потеряв интерес к этой истории. — Хорошо, поезжайте, я вам позвоню, когда он придет в себя…
— Нет, не надо, — сказала Мария, садясь в машину. — Я же вам сказала, больше не надо! Хватит мне этих случайных встреч!
— Почему? — удивился Ефим, придержав дверцу. — Обязательно позвоню, когда…
— Пригласите на свадьбу? — горько усмехнулась Мария. — Мне иногда кажется, что вы оба сумасшедшие. Или… — Она посмотрела на Ефима. — Или вы проводите над ним эксперименты, Ефим, а не лечите!
— Мари-ия?!
— Прощайте!.. — Она захлопнула дверь.
Фома проснулся. Мири спала, прижавшись к нему всем телом, сковав его. Он осторожно высвободился, но заснуть уже не мог… Что это за сон, который преследует его? Что это за женщина?.. Нет, уже не уснуть!.. Он выскользнул из-под одеяла, стараясь не разбудить девчонку, ее любопытство и назойливость были бы сейчас поперек.
Докторская келья была через две двери.
—
Недремлющий страж, чего ты караулишь? Когда ты спишь?.. Фома отворил дверь. Доктор сидел на подоконнике, закинув ногу, скорее всего, он даже не ложился, оборотень.
— С ума сошел? — лениво спросил он, не шелохнувшись. — А если тебя видели?
— Тагда придетца притварятца да канца, мой слаткий!..
Доктор хмыкнул:
— Кто тебе поверит?
Фома уселся в кресло, вытянул ноги, расслабил мышцы.
— Поверят, у меня в номере осталась женщина, а я — у тебя! Мы оба в теме, шестьдесят девятые.
— Женщина это улика против тебя, да еще какая!
— Док, ничего не было, она подтвердит.
Ничего смешнее и удивительнее из уст Фомы Доктор не слышал… светская беседка.
— Что с тобой случилось, ты не болен?
— Да, Доктор, вылечите меня… — Фома выпрямился в кресле и оттянул нижние веки, закатив глаза. — Что у меня там?.. Какие-то странные сны. Мне постоянно снится женщина, которую я не знаю. Причем, не знаю, кто она такая, даже там, во сне! Понимаешь?.. Хотя люблю… Такая странная ситуация. И когда сон уходит, я с трудом могу вспомнить ее лицо. Вот сейчас я его уже почти не помню. Каждый раз, будто что-то теряешь, проснувшись. Пусто!
Доктор молчал. Замолчал и Фома, вдруг снова, въявь, ощутив эту страшную пустоту, пустоту, которую Доктор не хотел или не мог ни разделить, ни понять. Не в силах справиться с этим чувством в одиночку, Фома рухнул в глубину кресла и воззвал оттуда:
— Ну что ты молчишь? Я влюблен в мираж, в сон? Или что? Что-то такое было уже. Ты же все знаешь! Что у меня с головой? Это же все ваши штучки, ассоцианские, я чувствую!
— Любовь, — сказал вдруг Доктор и стало ясно, что он думает совершенно о другом, но в то же время это как-то странно созвучно сну Фомы. — Ты говоришь, любовь?..
— Да ничего я не говорю… — Фома уже жалел, что начал этот разговор, лучше бы спал.
Пойду, решил он, но Доктор уже встал и стал огромным, таким, что стул, на который он опирался одной ногой, щепкой отлетел к стене, и сами стены стремительно раздвинулись в пространстве, образовав фантастические своды огромного зала. Бледный и обычно несуетливый Доктор двигался так, что ломал привычную геометрию — стремительно, непредсказуемо, как птица — в огромном помещении замка, и вдруг остановился возле окна, спиной к Фоме.
Рука его, сжатая в кулак, аккуратно вошла в стекло. Стекло дрогнуло, осколки медленно и бесшумно поползли вниз, так же как и кровь, выступившая на руке. В помещении зазвенела тишина, оглушая в бесконечно долгих паузах между словами. И слова. Фома никогда не слышал, чтобы Доктор так говорил, вообще кто-нибудь: медленно, очень медленно, членораздельно до рези в ушах, мучительно выговаривая каждую букву — так, что слышно было, как канет кровь с руки…
— Я… покажу… тебе… что… такое… любовь… — Так говорил он в такт неведомому ритму.