Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.

Андерсон Фредерик Ирвинг

Британские имперские чиновники извлекли другие уроки и применили их соответствующим образом. Иллюзия военного успеха, созданная мнимым освобождением Детройта и Питтсбурга в 1763 году и отсутствием эффективного сопротивления экспедициям Брэдстрита и Буке в 1764 году, не позволила Гейджу и даже Джонсону понять исход войны как, по сути, победу индейцев. Однако ни один из них не был настолько наивен, чтобы принять формальные акты покорности, завершившие конфликт, за безоговорочную капитуляцию. Ни один ответственный чиновник, ни в Америке, ни в Уайтхолле, не считал возможным утвердить прямой суверенитет, как это пытался сделать Брэдстрит, или даже реформировать торговую практику, чтобы сделать индейцев послушными и трудолюбивыми, как планировал Амхерст. Вместо этого, несмотря на расходы, которые это повлекло за собой, британцы согласились на возобновление дипломатической торговли подарками, потому что индейцы не оставили им альтернативы. Они возобновили торговлю спиртным как потому, что индейцы требовали этого, так и потому, что алкоголь казался единственным средством сделать индейцев управляемыми в военном

отношении.

Но больше всего война заставила британские власти задуматься, еще до заключения окончательных договоров, о том, смогут ли они в будущем позволить себе сохранять сколько-нибудь значительное военное присутствие на западе. Первым этот вопрос поднял военный секретарь лорд Баррингтон. 10 октября 1765 года он написал Гейджу, что, по его мнению, «если [Прокламация 1763 года] верна, то содержание фортов к западу от этой линии должно быть неправильным. Зачем держать гарнизоны в стране, которая, как утверждается, должна быть пустыней?». Баррингтон надеялся, что «такой старый и добрый друг», как Гейдж, посоветует ему, как ему казалось, здравое предположение, что «трудности с пропитанием, расходы на провизию, стоимость укреплений и т. д…больше не будут существовать, если форты будут разрушены, а войска [выведены] с западной стороны линии»^[814].

18 декабря Гейдж написал длинный и продуманный ответ, в котором не только предсказал британскую политику, но и объяснил ее смысл. Он согласился с тем, что форты, возведенные «с огромным трудом и удивительными затратами» во время Семилетней войны, стали обузой в послевоенное время, по причинам, имевшим такое же отношение к событиям в Бостоне и Нью-Йорке, как и условия в Детройте или Каскаскии.

Крепости сохраняли мир для того, чтобы держать индейцев в страхе и повиновении и защищать торговлю. Восстание индейцев показало, что первая цель не была достигнута. Единственная польза от них, которую можно назвать реальной, заключается в том, что они служат защитой для торговцев и не позволяют им обманывать индейцев, спаивать их и натравливать друг на друга так, как они делали это раньше, что приводило к ссорам с провинциями и создавало у индейцев худшее мнение об англичанах в целом.

Но если «цели торговли, привлечения индейцев в наши интересы и предотвращения их нападения на провинции в результате французских интриг» были достаточными для оправдания «содержания фортов в индейской стране; [тогда] можно спросить, эквивалентны ли эти цели расходам на содержание фортов? Это сложный и приятный вопрос, который необходимо решить», и решение полностью зависело от стоимости индейской торговли.

Вопросы обороны колоний, считал Гейдж, не должны омрачать этот вопрос. Учитывая «нынешние нравы почти всех провинций, их скандальное поведение и неблагодарность, их наглость по отношению ко всему Законодательному собранию Великобритании и нежелание вносить свою лепту в нужды государства», следует рассматривать только прямые выгоды для метрополии: «Если бы не то, что Великобритания выигрывает от торговли пушниной… не было бы никаких трудностей в том, чтобы сразу решить, что форты должны быть оставлены, а провинции оставлены для управления своей торговлей, противодействия французам и защиты своих границ так хорошо, как они могут… на свой страх и риск». Колонисты показали себя явно ненадежными в таких вопросах. Колониальные торговцы обманывали индейцев, колониальные спекулянты отнимали у них земли, колониальные скваттеры посягали на их охотничьи угодья. Именно для того, чтобы «не впасть в те же ошибки, [был принят] нынешний план строительства крепостей, обращения с индейцами и ограничения границ провинций» — Прокламация 1763 года. Что же конкретно следует предпринять?

Поскольку форты были в значительной степени обеспечены пушками, стрелковым оружием, боеприпасами и другими припасами, некоторое военное присутствие придется сохранить, но Гейдж утверждал, что оно может быть очень скромным. «Если к весне все будет спокойно, то, по его мнению, можно будет сократить гарнизоны в крупных фортах до минимального уровня: «Миссилимакинак можно смело доверить гарнизону в 40 человек, Детройт — 70, Форт Эри — 25, Ниагару — 40, Освего — 30». В форте Питт будет достаточно 40 человек, а в Иллинойсе придется держать некоторое количество войск, чтобы не дать французским торговцам подняться вверх по Огайо и пообщаться с тамошними индейцами. Все «малые посты связи», путевые станции на пути к этим полудюжине «торговых фортов», могли быть оставлены. Из полудюжины постов в коридоре озеро Джордж — озеро Шамплейн — река Ришелье нужно было сохранить только один — в качестве арсенала для хранения пушек и боеприпасов, привезенных с остальных. Таким образом, не более 350 регулярных войск могли содержать комиссаров индейского департамента и поддерживать королевскую власть в фортах, где торговцы будут вести дела. Регион к северу от Огайо действительно становился индейской страной, как и предполагалось в Прокламации 1763 года^[815]. Уступленные земли к югу от Огайо могли быть еще более слабо гарнизонированы. Да они и должны были быть такими, поскольку многие старые форты на юго-западе «рушились», а губернатор Западной Флориды Джонстон так глупо разместил свои новые посты в низовьях Миссисипи, что «в случае ссоры можно сказать, что они попали в ловушку», и их пришлось бы покинуть^[816].

Поддерживать символическое присутствие в трансаппалачских внутренних районах — это все, на что Томас Гейдж мог надеяться после 1765 года. Он не был таким большим дураком, чтобы считать, что любой из крупных постов может поддерживаться в рабочем состоянии такими крошечными отрядами, как те, которые он собирался там разместить. Он также не был таким наивным,

чтобы верить (как он официально утверждал), что военные офицеры и комиссары индейского департамента смогут арестовывать или изгонять торговцев, которые доставляли свои товары прямо в индейские деревни, как предпочитали индейцы, или уклонялись от правил торговли другими способами. Гейдж мог позволить себе лишь сохранять видимость и надеяться на лучшее. Чтобы не раздражать индейские народы, которые, как он знал, ему никогда не удастся покорить, он полагался на Прокламацию 1763 года и ее запрет на поселение белых за пределами Аппалачского хребта. Однако он также знал, что тысячи колонистов уже живут к западу от линии Прокламации — пятьсот семей, как ему вскоре сообщат, поселились в окрестностях одного только форта Питт, — и что его мизерные воинские контингенты не смогут ни выселить их, ни удержать индейцев от того, чтобы они взяли дело в свои руки^[817].

Если что-то и было ясно после великого восстания, так это то, что новый наплыв белых поселенцев в страну индейцев вновь дестабилизирует Запад. Ведь уроки, которые извлекли поселенцы из недавнего конфликта и его предшественника, известного им как Франко-индейская война, были самыми очевидными из всех. Приграничные фермеры понесли самые тяжелые потери в обоих конфликтах, потеряв две тысячи и более мужчин, женщин и детей убитыми или взятыми в плен только за первый год индейской войны, и буквально несчетные тысячи в более масштабной войне, которая ей предшествовала. Смысл всех этих потерь для колонистов можно свести к силлогизму, который лежал в основе плана мальчиков Пакстона по истреблению всех коренных жителей Пенсильвании: если хорошие индейцы не причиняют вреда белым людям, то лучшими индейцами должны быть те, кто не может причинить никакого вреда, причем навечно.

ТАКИМ ОБРАЗОМ, обширное и успешное восстание убедило индейцев в том, что британцев можно принудить к дружелюбным отношениям, а британская армия не имела ни возможности контролировать запад, ни желания пытаться это делать. Эти обстоятельства, в свою очередь, связали министерство и его североамериканскую армию прокламацией, не имеющей силы против белых поселенцев, которые не собирались ее выполнять, и убедили жителей глубинки, что наиболее разумный подход к отношениям с индейцами — это заряды, забитые до отказа, и молотки на полпетуха. Гейдж, который ненавидел неопределенность почти так же сильно, как боялся принимать решения, не мог не замечать этих надвигающихся трагедий, поскольку был занят беспорядками, неожиданно вспыхнувшими буквально у его собственной входной двери. Ведь на самом деле самые острые проблемы, с которыми главнокомандующий столкнулся к концу 1765 года, находились уже не на потенциально взрывоопасном западе, где было расквартировано так много его войск. Они были в реально взрывоопасных поселениях по всему Атлантическому побережью, где беспорядки грозили обрушить структуру имперского управления и где у Томаса Гейджа почти не было войск.

ЧАСТЬ IX

УСУГУБЛЕНИЕ КРИЗИСА

1765–1766 гг.

Джордж Гренвилл завершает работу над своим шедевром, Гербовым актом, и покорно принимает Закон о четвертовании, который не вызывает у него энтузиазма; затем он теряет доверие короля и вынужден уйти в отставку, так и не успев завершить свой план имперских реформ. Колониальные ассамблеи беспорядочно реагируют на вызов, брошенный Актом о гербе, и толпы берут на себя инициативу протеста против явно тиранической меры. Насилие сводит на нет закон и парализует работу правительств по всей Америке. Колониальная элита пытается усмирить протесты и в конце концов возвращает себе лидерство. Важность ненасильственных методов принуждения для поддержания колониальной солидарности. Вопросы, поставленные на карту в ходе кризиса, связанного с принятием Гербового закона.

ГЛАВА 66

Закон о гербовом сборе и закон о постое

зима-весна 1765 г.

В ТОМ САМОМ донесении государственному секретарю Юга, в котором генерал Гейдж описывал успехи Крогана в «овладении Илинойсом путем договоров, конференций и интриг с дикарями этой страны и другими западными племенами», также содержался его первый рассказ о «шумных волнениях и заговорах» против Гербового закона. В этом письме, написанном 23 сентября 1765 года, наблюдаются два внезапных и значительных сдвига по сравнению с предыдущей перепиской. Самым очевидным было изменение содержания. До этой даты практически все сообщения Гейджа были посвящены западу и проблемам установления там порядка. После этого его письма пополнились новостями о беспорядках в городах и поселках востока — описаниями того, что казалось наводнением анархии. Это изменение отражало удивление Гейджа жестокостью колониальной реакции против того, что он (как и Гренвилл) считал постепенными дополнениями к имперской программе реформ. Другое изменение в письме Гейджа касалось лица, к которому оно было обращено: возможно, менее драматичное, но не менее значимое. Если раньше Гейдж отчитывался перед лордом Галифаксом, то теперь он писал новому секретарю Юга, генералу Генри Сеймуру Конвею. Это отражало правительственный переворот, произошедший в июле, когда по причинам, не имевшим отношения ни к Америке, ни к имперской реформе, король уволил Джорджа Гренвилла и его помощников в пользу нового набора министров. Изменения в настроениях колонистов и в составе министерства произошли с ошеломляющей быстротой, и все вместе они привели к самому серьезному кризису, который еще только предстояло пережить послевоенной империи.