Свержение ига
Шрифт:
— Коли подмогаете моим ребятам, нынче же и перевезёмся.
Только стали готовиться, снова парнишка дёргает Акима за полу намокшего кафтана:
— Дядь, а дядь, ещё один караван, и опять посольский.
Вслед за ним прискакал татарский всадник:
— Слышь, бачка, лодка давай, ехать нада.
Отмахнулся Аким:
— Нынче уже не можно, завтра с утра.
Татарин заругался, плетью замахал:
— Мы — царский посол, нам путь всегда чистый.
Такие споры на перевозе обычны, влезать в них старосте не было
— Они тож послы, договаривайтесь промеж собой.
Татарин к ним, кто-то сразу же сунул кукиш ему под нос:
— Нюхни и послу своему передай!
А коня так огрели, что тот прыснул как ошпаренный и унёс обозлённого седока. От нового посольского каравана сразу же прискакали всадники. Они были злы и решительны, но и москвичи уступать не собирались. Изрядно вышло им истомы на чужой земле, и здесь, у родного порога, с радостью посчитались бы они с басурманами. Обе стороны стояли друг против друга, держась за сабли. Перевозчики, не обращая внимания на остальных, сгрудили свои лодки у водного уреза и лениво перекидывались словами:
— Эк буравят друг дружку, щас бодаться учнут.
— Татарцы-то пошустрее будут.
— Ничаво, у наших лбы покрепче, вишь рожи какие сытые.
— Дык посольские, известно...
Василий собирался было уже грузиться на первую лодку, однако счёл нужным вмешаться. Поднялся на берег и грозно сказал татарам:
— Я — посол московского государя, почто разбой творите и имя своего хана позорите?
От них отделился пожилой татарин в пышном лисьем малахае, лицо которого показалось Матвею знакомым по прежнему пребыванию в Орде.
— Я — Аппак, подручный большого посла. Мы спешно едем в Москву с царским словом. Вели своим людям освободить дорогу.
Василий зло рассмеялся:
— Не привычны мы к таким уступам. Придётся твоей мурзе грязь за нами месить!
— Аппак потянулся к сабле, Василий тоже. Неминуемой драке помешал невесть откуда выскочивший Матвей. Он вклинился между ними и быстро заговорил:
— Посольским людям не пристало горячиться. Государи посылают нас для мира, но не для боя. Договоримся... — потом отвёл Василия в сторону и сказал: — Ты, князь, иди к реке и начинай перевоз. Нечего тебе свой посольский чин о всякий сброд марать, мы уж тут сами разберёмся.
Вернувшись к Аппаку, он поинтересовался:
— И что за спешное дело ведёт вас в Москву?
Тот презрительно усмехнулся:
— Мы скажем об этом вашему Ивану.
— А ты скажи мне, если хочешь, чтобы уступили дорогу. У нас тоже дела немалые — от крымского хана идём. Взвесим важность наших дел, и, если найдётся, что ваше важнее, начнёте перевоз первыми.
Аппак напыжился:
— Дело нашего хана всегда важнее, ибо он ваш господин.
— Здесь другие законы. Сколько вам нужно лодок?
Аппак задумался.
— Десять, — сказал он не очень уверенно.
— А нам двадцать. Если
Аппак оглядел грозное московское воинство — их, пожалуй, действительно многовато.
— Ну ладно, — он наклонился к Матвею, — скажу тебе, всё равно раньше нас в Москву не попадёте. Мы ханскую басму везём. Вызывает наш хан князя Ивана к себе в Орду с ясаком за многие годы. Большой будет ясак, для сбора нужно много времени. Если не поспешим, как Иван поспеет к сроку?
«Жидковато посольство для такого важного дела, — подумал Матвей, — или у басурманцев ещё что-то на уме?» Глянул вдаль, где в окружении свиты вздымался горою важный Мустай, и сказал:
— Кто это у вас ныне в послах? Не могу признать...
Аппак назвал, но особой уважительности в его голосе не услышалось.
— Что ж, у вас поважнее кого не сыскалось? — удивился Матвей. — Ты сам вроде бы и знатнее, и умнее будешь.
— Что болтаешь? — неожиданно выкрикнул Аппак, будто получил укол в кровоточащую рану. — Дорогу давай!
— Подожди, пусть князь отъедет, — сказал Матвей. — Он у нас строгий, ни за что не отступится. И твой, наверное, такой же. Ещё бы — вся честь у него!
— У меня чести не меньше, — буркнул Аппак.
— Почему же тогда не ты посол?
— Потому что для нашего посольского дела ни чести, ни ума не надобно.
А чтобы не сомневался надоедливый москвич, похвалился Аппак тем, как их в Москве встречать и чтить должны — по старому Батыевому обряду. Ещё и прикрикнул под конец.
— Коли с такой грозой, то ступай вперёд, — согласился Матвей и обернулся к своим: — Эй, ребята! Повёртывай с перевоза, ночевать тута будем.
Среди посольских прошёл глухой ропот, но Матвей был настроен решительно, и караван стал нехотя тесниться в сторону. К нему подъехал Семён — он уже успел залечить раны, полученные в крымском деле, — и недовольно сказал:
— Негоже перед басурманцами шею гнуть, государь осердиться может, да и Васька ругаться станет.
— Это верно, — вздохнул Матвей, — у него под языком словно яд аспиднин положен, ну да мы к его ругани привычны. Ты, Сеня, подмогни-ка вон тем беднягам, — указал он на всё ещё мучающихся у застрявших кибиток цыган, — если нужно, людей возьми. — Семён повёл могучими плечами, выражая обиду. — А после пришли ко мне ихнего старшого, у меня к нему разговор будет.
Татарское посольство грузилось с криком и бестолковым шумом. Гордо, не видя никого вокруг, проехал большой ханский посол. Облечённый высоким доверием, Мустай прямо-таки распирался от важности и даже, верно, не замечал, что конь шагает по грязи. Москвичи сопроводили его ядовитыми насмешками:
— Отколь такое чучело взялось? Все лодки потопит.
— А и гордец, видать, головой не повертит. И чем гордицца?
— Известно чем. У такого посла — гордость одна: толстым брюхом да длинным ухом!