Свержение ига
Шрифт:
— Нашли кого вперёд пущать, за ним вон дух клубом идеть, аж скотина чихаеть...
Матвей погрозил зубоскалам, да ведь русского человека от этого не отвратишь: услышит острастку — и пуще начнёт.
Последняя повозка татарского посольства грузилась уже в темноте. Измученные гребцы готовы были упасть замертво и понуро сидели за вёслами, не видя и не слыша ничего вокруг. Только один из них поднял взгляд на подошедшего Матвея и вяло проговорил, кивнув в сторону противоположного берега:
— Тама князь ваш сердица и к татарам задираеца, кабы не побили они его.
— Матвей тяжело вздохнул: всё время ему с княжеским гонором воевать приходится. Хотя и то правда, что посвоевольничал он, не дав
— Скажи князю, чтоб до рассвета стихнул, — попросил он гребца, — ибо тут дело важное открылось. Утром перевезусь и всё объясню.
А как отправилась лодка с последним ордынским возком, подошёл Матвей к старосте Акиму, чтобы договориться о завтрашнем перевозе, и в конце разговора сверкнул серебряной монетой.
— Отправь-ка ты, братец, этих бедолаг, — кивнул он в сторону цыган, — вишь, ихние ребятёнки вовсе застыли.
— Чудной ты господин, — прищурился Аким, — народец-то бросовый, какая тебе корысть такие деньги за него платить?
— Мзда наша на небесах, — загадочно сказал Матвей и отошёл, а Аким долго смотрел на монету, непривычно отсверкивающую в лунном свете, и недоумённо пожимал плечами.
С рассвета, как и было условлено, он подогнал лодки к перевозу. Матвей взошёл на первую отплывающую лодку, чтобы принять княжеский гнев. Василий и вправду встретил злым криком, ночь не успокоила его, а, похоже, пуще распалила. У него бранные слова даже в горле застревать стали, не поспевая одно за другим. Матвей не прекословил, зная, что каждое слово сейчас в зажигу идёт.
— Что притих? Али твоей душе сказать уже нечего, как ты московского посла на позор обрёк и срам от неверных принять заставил? Отвечай, кому говорю!
Матвей рассказал, что удалось вызнать об ордынском посольстве, и заключил:
— Для позора поганцы идут, упредить государя надо...
— Надо! — зло перебил Василий. — А ты вперёд их пропустил, теперь догонять придётся.
— Далеко не убегут.
— Ты, что ль, остановишь?
Вместо ответа Матвей указал на взбудораженный ордынский стан:
— Видишь, как заворошились?
Он поманил к себе княжеского коновода:
— Ну-ка вызнай, что там содеялось?
Тот вскоре вернулся:
— Коней у них кто-то ночью увёл. Должно быть, цыгане. С ночи они тута болтались. Ох и злы басурманцы!
Матвей перекрестился:
— Слава те, Господи, что агарянам укоризну учинил и для позора на нашу землю пускать не хочешь. Давай, князь, торопиться, покуда они друг дружку не взнуздали.
— Счастье твоё, — буркнул Василий, — что Господь наш милостивец промашки своих нерадей исправляет, не то бы...
— Так всю ночь ему молился, — хитро усмехнулся Матвей.
Вести, привезённые московским посольством, более обрадовали великого князя, чем огорчили. Среди обломков Золотой Орды главную опасность для Москвы представляли три улуса. С одним из них — Казанским ханством — удалось справиться военной силой, теперь его правители ходили по полной воле московского князя. С другим — Крымским ханством — договорились по-доброму, свидетельство тому привезённый послами проект докончального ярлыка, обязывающий обе стороны стоять заедин против общих врагов. Теперь у Москвы остался самый сильный и опасный враг — Большая Орда. В её лице ещё жило проклятое иго, которое вот уже более двух веков довлеет над Русью. Примирение с этим врагом невозможно: добром он от Москвы не отстанет, а та более жить в ярме не хочет. Поэтому столкновение рано или поздно должно произойти. Но тревожило сейчас Ивана Васильевича другое: мало знать возчику, куда повернуть, нужно вовремя и за вожжу дёрнуть, не то возок опрокинуть
Долго размышлял Иван Васильевич, стараясь учесть возможные ходы своих врагов, взвесить все прибытки и издержки замысленного. Когда же высчитал и склонился к решению, велел собираться малому совету. На нём привык он проверять свои расчёты, выявлять, не упустил ли чего, а заодно и оценивать мудрость ближайших советчиков. Из-за природной осторожности он медленно привыкал к людям, поэтому с годами его окружение менялось мало. Каждого, кто был наделён правом обсуждать важнейшие государственные решения, великий князь знал доподлинно и обычно угадывал его отношение к обсуждаемому. В особо важных случаях, требующих длительных размышлений, он, чтобы не запутаться в доводах и возражениях, мысленно распределял их между членами совета, сообразуясь со своим знанием этих людей, а потом проверял, правильно ли определил роль каждому, и, как правило, не очень ошибался. При всём этом в длинной цепи выработки важнейших государственных решений малый совет был совсем не лишним звеном, ибо воочию проявлял расстановку внутренних сил и придавал великому князю уверенность в избранном способе действий.
Он осмотрел прибывших. Здесь были представлены все поколения великокняжеской семьи: старшие — мать инокиня Марфа и дядя Михаил Верейский, среднее — жена София, три брата — два Андрея и Борис, младшее — сын Иван. А ещё митрополит Геронтий и ростовский архиепископ Вассиан Рыло, глава боярской Думы Иван Захарьин и великокняжеский казначей Владимир Ховрин, большой наместник наивысший воевода московский Иван Патрикеев и глава государева сыска князь Хованский.
— Я позвал вас для строгого дела, — начал великий князь, — идёт к нам посол от царя Ахмата с его басмою. И ведомо стало, что в басме той он укоризны нам позорные чинит, дани требует за все прошлые годы и меня будто к себе для укора зовёт. И ещё ведомо, что посла своего требует чтить старым дедовским обычаем: навстречу выходить, кланяться и пить чашу с кобыльим молоком, а басму ханскую на коленях всем слушать. Исполним ханскую волю — по-прежнему жить станем, не исполним — пойдёт на нас хан войною. Как нам тут быть, хочу от вас совет принять.
По заведённому обычаю первым подавал слово сын его Иван Молодой. У того что на уме, то и на языке — известно, молодость. Встал Иван Молодой, поклонился отцу и сказал:
— Тута не до розмыслов, гнать нужно взашей этого посла, а басму ханскую изодрать в клочья. И всех ордынцев хорошо бы отсель турнуть...
Захарьин не стерпел.
— Турнуть дело нехитрое, — задребезжал он немощным голосом, — да токмо о последочках всё же надобно поразмыслить. Воевать с ордынцем непросто. В прошлом разе сколь готовились, а не повоевали. Хорошо ещё, что Господь подсобил и мор на нечестивцев нагнал...
Андрей Меньшой, участник отражения ордынского нападения, случившегося семь лет тому назад, сразу же вскинулся:
— Господь Господом, а и мы тогда не оплошали, побили татар на перевозе под Алексином. И сколь ещё били! Один брат Юрья, царство ему небесное...
— То-то, что небесное, — проворчал Захарьин, — а не бегал бы за сыроядцами, может, теперича промеж нас сидел. Думаю, не след нам раздражать татар. Дать им денег, и пусть убираются отсель. А позор я могу на себя принять. Мне одинаково теперь, от кого пить, от кобылы или от мерина, — всё одно на землю тект! И на коленях могу постоять.