Светлые аллеи (сборник)
Шрифт:
— Ну как там насчёт меня? Что решили? — спросил я, когда Вадим Вадимыч закончил и несколько перевёл дух.
— A-а, ты… — он мутно оглядел меня и сказал — С тобой плохо. Врать надо меньше и, глядишь бы, всё обошлось. Остался бы свободным и счастливым человеком. И на своём месте. Не лез бы в это дерьмо. А ты наврал. Так что завтра тебе с утра на работу. Иди оформляйся. Постой! — он остановил меня — Ты у кого диплом покупал? У Гоги?
— Да — совершенно забыв что я — не болтун, сказал я — У Гоги.
— Так же «штука»?
— Полторы.
— Вот гад! — неодобрительно сказал Вадим Вадимыч и пошёл к машине.
Даже со спины он был очень умный и сильный.
«А ведь он прав. Зачем лезть в дерьмо?» — вдруг подумал я, тоже покурил на крылечке, развернулся и пошёл домой.
Светлые
Когда свечерело и светило спиной упало за утыканный мерзкими и нелепыми домами горизонт и землю обуяла благословенная ночь, специально созданная для глупостей, я протёр тряпицей штиблеты и, содрогаясь, пошёл. Ответственный квартиросъёмщик Прохор, у которого я арендовал комнатёнку, смотрел на меня с завистливым неодобрением. Он был ещё не старый, но уже какой-то оцепеневший в своих взглядах на жизнь. Мир в сущности состоит из серости и оттенков, но у Прохора было чёрно-белое, как у собаки, зрение. Это плохо, это хорошо. Это чёрное, это белое и никаких середин. Копить деньгу-белое, тратить на шлюх-чёрное. Он, как старьёвщик мог оценить любое явление и вынести свой цветовой вердикт. Я же в этих делах совершенно запутался, уже не различал ни добра, ни зла и поэтому завидовал Прохору, категоричности его православно-серийного ума, его чёткой картине мира и окрестностей.
Я в протёртых тряпицей штиблетах долго ходил по сказочно-жёлтым от электричества улицам. Я чувствовал себя аквариумной рыбёшкой на дне океана, а мимо проплывали разные промысловые рыбы. Как всегда в толпе чувство одиночества и никчемности скрутило меня и, чтобы побороть отчаяние от бессмысленности жизни, я сел на лавку и покурил одну от другой. А вечер был тёплый и какой-то равнодушный. Люди ходили парами, компашками, в одиночку не было никого. Они обнимались, смеялись, но почему-то чувствовалось — они при деле. Какие-то цели, какие-то устремления. Что мне оставалось? Я сделал вид, что я тоже при деле и пошёл на «пятак». Пошёл наискось, срезая угол, как тать меж потухших домов, по теряющейся в темноте и таинственностях тропинке. Крики пьяных и женский визг создавали ночную гармонию, и хотелось не отставать.
И вот наконец загульный, созданный для ночного беззакония пресловутый «пятак». Жрицы любви стояли у магазина и смолили сигары, как моряки на пирсе. Одна в «вусмерть» обдолбленная, а может пьяная, измученная своей молодостью, но уже похожая на постаревшую жабу. Другая с фигурой Карлсона и красной забубенного цвета мордой.
И ещё одна хрупкая, в джинсиках с симпатичным кукольным личиком. Я, дурак, всегда оцениваю женщину по лицу, то есть не комплексно, да и джинсы облагораживают фигуры. Лучше бы я взял ту, красномордую. Рядом еще крутился седой, как смерть старик в жениховском прикиде. Белая рубаха, венчальные брюки на ремешке, ботинки горят. Я сначала подумал, что это какой-то «представитель» от милицейской мафии, курировавшей эту отрасль народного хозяйства в нашем городе. Ан нет, оказалось тоже клиент. Может вдовец, а может ему как коршуну надоело клевать тухлое бабкино тело, не знаю. Но ехать со стариком никто не хотел. Всё это я понял не сразу. Происходило какое-то сложное броуновское движение, подчиненное незримому порядку, все конспиративно обменивались информацией, делали какие-то знаки — вообщем жизнь кипела. Наконец всё согласовалось, ко мне подошла моя с кукольным личиком, взяла деньги и отнесла к находившейся по-паучьи в глубоких потёмках «мамаше». Она как кукловод была за кадром и только дёргала за нитки. Серый дирижёр этой симфонии разврата.
Проститутку звали Асель. Я бы не удивился, если бы её звали Ассоль. От этого мира всего можно ожидать. А судьба человека отчасти запрограммирована в его имени. И гороскопы здесь ни при чём. У меня была одна знакомая по фамилии Головач. Добротная украинская фамилия, но родители без злого умысла назвали её Леной и испортили этим всю жизнь. Лена Головач — это нормально. А если наоборот?
Головач Лена или Голова Члена. Такой вот грустный подводный камень.
И может быть из-за этого она, из-за этих пошлых прибауток и спилась. Подломило это ее самоуважение.
Пока я размышлял о подобных превратностях судьбы, такси, стуча днищем о кочки, подъехало к моему дому. Прохор по своему обычаю сидел, как сыч, в темной зале и смотрел в мутный телевизор. Но
Мы прошли мимо и заперлись в моей комнатушке.
— А это кто? — испугавшись, что придется работать с двумя, спросила Асель.
— Да это хозяин. Дряхлый старичок. Не обращай внимания. — сказал я, хотя мы с Прохором были почти ровесники.
Потом я посмотрел на часы. Начинался секс на время, ограниченное одним часом. Чем больше раз, тем ниже их цена. И по-моему поговорку «делу — время, потехе — час» придумали нищие пользователи проституток. Конечно, благороднее взять женщину на всю ночь, чтобы с чувством, с перекурами, с водкой, но бедность, проклятая бедность заставляла уподобляться меня кролику…
И падали мои два носка со стуком на пол. Частично раздевшись, стал я раздевать и Асель. Моему взору открылось ее белье — балахонистые, абсолютно асексуальные трусы, напрочь убивавшие всякую фантазию, и толстый пуленепробиваемый лифчик. Дальше она при свете раздеваться отказывалась. Детский сад, да и только. Я уже по белью понял, что Асель — не профессионалка, а случайный в этом деле человек. И действительно работала она всего лишь третий день. Я, взывая к ее профессиональной гордости, все же раздел ее и во мне все понурилось. Изможденное и неухоженное тело, вся задница была закидана чирьями, видимо от авитаминоза и недоедания, пустые, вытекшие груди — весь вид Асель взывал к милосердию и импотенции. Шрамы какие-то, постродовая растянутость живота… Я привык, что у проституток некрасивые тела и конечно же без тайны, но такого я еще не видел. Сонечка Мармеладова в экстремальном варианте. Но вспомнив о загубленных деньгах, я отбросил малодушие и, сконцентрировав свою неприхотливость, мужественно приступил к делу. И мужества мне понадобилось много. Ей со мной, со старым развратником пришлось тоже тяжело. Но лицо Асель было бесстыдно красиво, как у ангела, запутавшегося крыльями в электрических проводах, и именно им я и вдохновлялся. Она даже пыталась стонать, чтобы мне было приятно, но искренности явно недоставало. Во время первого антракта мы немного поболтали и вот что выяснилось. Асель была из далекого, находящегося на самом краю географии нищего аула. По-русски разговаривала плохо. К ее 23 годам она уже три раза испытала сомнительную радость материнства. Муж, как настоящий джигит, сидел за конокрадство.
Четыре месяца назад ей сделали кесарево сечение (богу — богово, беременным — кесарево) и из-за болей работать она могла только в христианской позе. В перерывах между клиентами она бегала кормить грудью последнего ребенка. О миньете и других азах своего ремесла у Асель были лишь тусклые теоретические познания.
В проститутки редко идут действительно из-за нищеты. И вообще я считаю, что проституция — это даже не профессия, а скорее состояние души. Просто каждому хочется сладко кушать при минимуме физических затрат. Легкие деньги. На максимум моральных затрат сейчас как-то не принято обращать внимания. От шелеста купюр отнимается ум. Достойнее конечно наживать геморрой где-нибудь на стройке или заводе, пусть и за мизер, потихоньку превращаясь в лошадь. Но человек идет в сексиндустрию, журналистику, политику, где можно продать свое тело или убеждения и потихоньку превращается в козла. Так что выбор в этой жизни небогатый. Но он есть. И это самое главное.
Но если без бабушкиных предрассудков женская проституция — это нужная, творческая работа, приносящая, если не тебе, то другим людям удовлетворение. Работа, в которой главное — самоотдача. Так что ни одной несчастной я среди путан не видел. Асель была первая.
К этому бизнесу у неё не было внешних данных. Мало того, не было данных и внутренних. Состояния души не было. Тут действительно фигурировала нищета, свинцовая и беспощадная. Стремя малыми детьми в чужом городе и без жилья. Тут поневоле задумаешься, что можно продать, чтобы выжить.
По всей логике русской классической литературы я, как порядочный человек, должен был провести с Асель лицемерно-воспитательную работу, убедить её в пагубности выбранного жизненного пути, и она, душевно перековавшаяся, прозреет и, обливаясь светлыми слезами «а ля Мария-Магдалина», пойдёт палимая светом электрических фонарей начинать новую, тяжёлую, но праведную жизнь. Но человек я непорядочный. И, увы, а может к счастью, слова ничего не стоят. А работу я её предложить не мог и поэтому ничего не сказал.