Священная земля
Шрифт:
“Я не могу заработать на этом никаких денег”, - сказал Менедем.
“Очень жаль. Вот.” Андроникос дал ему три сиглои. На них были изображены зубчатые стены и башни города - предположительно Сидона - с одной стороны и царь, убивающий льва, с другой. “Я не вор. Это с лихвой окупает использованное тобой масло. Теперь закрой свою банку и уходи ”.
“Но...” - начал Менедем.
Квартирмейстер вскинул голову. “Уходи, я сказал тебе, и я имел в виду именно это. Ты не хочешь мою лучшую цену, и я не буду поднимать выше. Хорошего дня”.
Ярость
Он продолжал надеяться, что Андроникос попросит его остановиться или позовет его обратно, когда он будет выходить из комнаты. Андроникос этого не сделал. Он стоял молча, как камень. Менедем, выходя, хлопнул дверью с такой силой, что она задребезжала на поворотных колышках, вделанных в пол и притолоку. На мгновение ему стало легче, но это никак не помогло вернуть бизнес, на который он надеялся.
Лафейдеса нельзя было бы назвать особенно умным человеком. У матроса хватило ума дождаться, пока они покинут казарму, прежде чем спросить: “Что нам теперь делать, шкипер?”
Это был хороший вопрос. На самом деле это был превосходный вопрос. Менедем хотел бы, чтобы у него был отличный ответ на него, или хотя бы хороший. Не имея ни того, ни другого, он пожал плечами и сказал: “Мы возвращаемся на Афродиту и смотрим, что будет дальше. Что бы это ни было, я не вижу, как это может быть намного хуже этого ”.
Подумав пару ударов сердца, Лафейдес опустил голову. “Я тоже”, - сказал он. Менедем предпочел бы получить утешение. Однако, поскольку он сам ничего не смог найти, он не видел, как он мог винить Лафейдеса за то, что он также не смог ничего придумать.
Овцы паслись и блеяли вокруг маленькой деревушки, приютившейся между холмами и равнинами. Собаки залаяли на Соклея и его матросов, когда они вошли в это место. Как это часто случалось, несколько более крупных и свирепых собак бросились на них. Телеуты схватили камень размером с яйцо и запустили им. Он вцепился самому большомуи злобному псу прямо в нос. Рычание зверя сменилось визгом боли. Он поджал хвост и убежал. Остальные собаки, казалось, внезапно передумали.
“Euge!” Сказал Соклей. “Теперь нам не придется отбиваться от них древками копий и мечами. Я все равно надеюсь, что мы этого не сделаем. Людям не нравится, когда они видят, как мы расправляемся с их животными ”.
“Однако им все равно, когда они видят, как ненавистные богам собаки пытаются нас укусить”, - сказал Телеутас. “Они думают, что это забавно. Насколько я могу судить, их забери мор”.
Если не считать собак - некоторые из которых все еще лаяли и рычали с безопасного расстояния, что свидетельствовало о том, что в них уже не раз бросали камнями, - в деревне было тихо. Как только это пришло в голову Соклеосу, он вскинул голову. Это не просто казалось тихим. Это казалось почти мертвым.
Но вокруг мертвой деревни не паслись
С другой стороны, когда в большинство деревень приходили незнакомцы, местные жители выскакивали из своих домов, чтобы поглазеть, показывать пальцем и восклицать. До сих пор в этих краях это казалось такой же правдой, как и в Элладе. Не здесь. Все оставалось тихим, за исключением собак.
Как раз перед тем, как Соклей и матросы добрались до центра деревни, старик, который носил головной платок вместо шляпы, вышел из одного из больших домов и оглядел их. “Да благословят тебя боги и сохранят тебя, мой господин”, - сказал Соклей на своем лучшем арамейском. “Пожалуйста, скажи нам название этого места”.
Старик смотрел в ответ, не говоря ни слова, в течение пугающе долгого времени. Затем он сказал: “Незнакомец, мы здесь не говорим о богах. Мы говорим о едином боге, истинном боге, боге Авраама, Исаака и Иакова. Эта деревня называется Хадид ”.
Волнение охватило Соклея. “Единый бог, ты говоришь?” - спросил он, и старик кивнул. Соклей продолжил: “Значит, я прибыл в землю Иудайя?”
“Да, это земля Иудайя”, - сказал старик. “Кто ты такой, чужеземец, что тебе нужно спрашивать о таких вещах?”
Поклонившись, Соклей ответил: “Мир тебе, мой господин. Я Соклей, сын Лисистрата с Родоса. Я пришел торговать на этой земле”.
“И вам также мир. Соклей, сын Лисистрата”. Местный житель попробовал незнакомые слоги на вкус. После еще одной долгой паузы он сказал: “Ты был бы одним из этих ионийцев, не так ли?”
“Да”, - сказал Соклей, смирившийся с тем, что в этих краях он иониец, несмотря на свои дорические корни. “Как тебя зовут, мой господин, если твой раб может спросить?”
“Я Эзер, сын Шобала”, - ответил старик.
“Здесь все в порядке?” Спросил Соклей. “Никакой эпидемии, ничего подобного?”
У Эзера были грозные седые брови и крючковатый нос. Когда он хмурился, он был похож на хищную птицу. “Нет, никакой чумы нет. Пусть единый бог не допустит этого. Почему ты спрашиваешь?”
“Здесь все очень тихо”. Соклей взмахнул руками, чтобы показать, что он имел в виду. “Никто не работает”.
“Работает?” Эзер, сын Шобала, снова нахмурился, еще более свирепо, чем раньше. Он покачал головой. “Конечно, сегодня никто не работает. Сегодня суббота”.
“Твой раб молит о прощении, но он не знает этого слова”, - сказал Соклей.
“Значит, ты не учил этот язык у человека из Иудайи”, - сказал Эзер.
Соклею снова пришлось вспомнить, что нужно кивать, а не опускать голову. “Нет, я этого не делал. Я учился у финикийца. Воистину, ты очень мудр”. Да, лесть, казалось, была встроена в арамейский.
“Финикиец? Я мог бы догадаться”. Судя по тому, как Эзер это сказал, он испытывал такое же презрение к финикийцам, какое Химилькон испытывал к Иудаиои. “Единый бог повелевает нам отдыхать один день из семи. Это суббота. Сегодня седьмой день, и поэтому… мы отдыхаем”.