Священная земля
Шрифт:
Когда он вышел на следующее утро, он обнаружил Седек-ятона, сидящего на табурете в пивной и пьющего вино. Трактирщик выглядел несколько потрепанным. Менедем задумался, сколько он выпил прошлой ночью. Но это не имело значения. Седек-ятон говорил по-гречески лучше, чем его жена. Это имело значение. Менедем сказал: “Прости, лучший, но сегодня я должен вернуться на свой корабль”.
“Ты говоришь, что останешься до новолуния”, - сказал трактирщик. “Ты уже заплатил за то, чтобы остаться до новолуния. Серебро обратно не получишь”.
Обычно это привело
Выросший на Родосе Соклей никогда не видел, как падает снег, пока не поехал в Афины учиться в Ликейон. Даже в Афинах снег выпадал редко. Он думал, что знает о жаре все, что только можно знать. Энгеди, на берегу Асфальтового озера, доказал, что знал не так много, как думал.
Всякий раз, когда он выходил на улицу, солнце палило на него почти с физической силой. Он носил свою широкополую шляпу каждое мгновение дня и воображал, что чувствует тяжесть солнечного света, давящего ему на голову. Даже воздух казался тяжелым, густым и пронизанным солнечным светом.
И все же, несмотря на эту удушающую жару, несмотря на ядовито-соленое озеро и пустошь вокруг, Энгеди лежал посреди участка одной из самых плодородных почв, которые он когда-либо видел. Как он и предполагал, источники, бьющие из-под земли, позволяют жизни не только выживать, но и процветать здесь.
За стенами Энгеди среди других культур росли деревья хурмы и растения хны. Соклей знал, что изготовители бальзамов превращали их сок в лекарственный, сладко пахнущий продукт, которым славился город. Как именно они это делали, он не знал. Никто за пределами Энгеди не знал. Он покачал головой. С тех пор, как приехал в Иудайю, он понял, что это не совсем правда. Еще в одном месте, городе под названием Иерихон, также производился бальзам.
Он пожал плечами. Это вещество всегда называлось бальзам из Энгеди. Если бы он купил его здесь, он мог бы правдиво сказать, что у него подлинный продукт.
Еще больше деревьев хурмы выросло перед домом Элифаза, сына Гатама, ведущего производителя бальзамов в Энгеди. В суровую погоду, которую знала земля здесь, у озера Асфальта, их тень была вдвойне желанна.
Тощий чернобородый раб открыл дверь, когда Соклей постучал. “Мир тебе, мой учитель”, - сказал он по-арамейски с акцентом, немного отличающимся от того, который использовали иудеи.
“И тебе также мир, Меша”, - ответил Соклей. Меша был моавитянином, одним из кочевников, которые, как узнал Соклей после прибытия в Энгеди, жили в пустыне к востоку от Асфальтового озера. Соклей не знал, из-за какого несчастья он оказался рабом. Попасть в плен во время рейда показалось родосцу вполне вероятным; у Меши был вид человека, который готов грабить ради забавы.
“Да благоволит к тебе Хемош, иониец”, - сказала Меша. Хемош был моавитским богом. Соклей хотел бы узнать о нем побольше, но Меша назвала его только украдкой; Элифаз не одобрял, когда
Еще одно дерево хурмы и фига со светлой корой отбрасывали тень на внутренний двор Элифаза. Иудаянин ждал в этой тени. Он был высок и крепко сложен, и через несколько лет ему перевалило за сорок: Соклей мог разглядеть первые несколько седых нитей в его темной бороде. Склонив голову к Соклею, он сказал: “Мир тебе, иониец”.
“И тебе также мира, мой господин”, - вежливо сказал Соклей.
“Моя благодарность”. Элифаз, сын Гатама, хлопнул в ладоши. “Принеси нам вина, Меша”. Кивнув, раб поспешил прочь. Элифаз что-то пробормотал себе под нос. Это звучало как дикарь, поедающий ящериц. Возможно, он испытывал к Меше не больше любви, чем моавитянин к нему.
Вино было достаточно хорошим, но в нем не было ничего особенного. Соклей, непривычный к вину без воды, пил осторожно. После вежливой болтовни он сказал: “Вот баночка прекрасных родосских духов, о которых я упоминал при нашей вчерашней встрече”. С каждым днем его собственный арамейский становился все более беглым.
“Дай мне понюхать ее”, - серьезно сказал Элифаз. Соклей протянул ему маленький кувшин. Он вытащил пробку, понюхал, дотронулся до края банки и потер большим и указательным пальцами друг о друга. “Я вижу, это сделано из жира. Что это за жир?”
“Оливковое масло, мой господин, и ничего больше”, - ответил Соклей.
“Ах”. На лице изготовителя бальзамов появилась улыбка. “Мы можем свободно использовать оливковое масло, вы понимаете. Если бы это был животный жир - особенно если бы это был свиной жир, - я бы и подумать не мог о том, чтобы обменять его, каким бы сладким он ни был ”.
“Я понимаю, что это так, да”, - сказал Соклей. “Я не понимаю, почему это так. Если бы ты мог разъяснить это, я был бы у тебя в долгу”.
“Это так, потому что единый бог повелевает нам избегать свиней и всех других животных, которые не жуют свою жвачку и не раздваивают копыта”, - сказал Элифаз.
Даже это было больше, чем Соклей знал раньше. Но большего было недостаточно, чтобы удовлетворить его. “Почему твой единый бог так повелевает тебе?” он спросил.
“Почему?” Теперь Элифаз, сын Гатама, уставился на него в изумлении. “Кто мы такие, чтобы спрашивать, почему единый бог приказывает это или запрещает то? Такова его воля. Мы можем только повиноваться, и мы повинуемся”. В его голосе звучала гордость за такое послушание.
Это показалось Соклею очень странным. Это было так, как если бы человек заявил, что гордится тем, что он раб и не стремится к свободе. Поскольку он не видел дипломатичного способа сказать это производителю бальзамов, он оставил это в покое. Он действительно сказал: “Ты можешь путешествовать по всему миру, мой учитель, и ты не найдешь более сладких, более крепких и более стойких духов, чем те, что мы производим на острове Родос”.