Табельный наган с серебряными пулями
Шрифт:
— Не надо, солдат, мы нэпманов трясем…
Вот жулье…
Я натянул буденовку и сердито отвернулся к окну.
Сегодня, после обеда, должны придти вызванные повесткой Колыванов с матерью и ведьма Маруся. Первое дело, которое я принял. И пусть в основном все расследование провел Чеглок, но все равно… Мое первое дело.
15
Расположились мы все не в кабинете Чеглока — там все просто не поместились бы — и не в моем кабинете — у меня его просто не было. В кабинете,
Чеглок сидел, свесив ноги, на широком подоконнике, как никогда похожий на огромную птицу и как никогда не похожий на сокола-чеглока. За одним из трех столов сидел я, за другим — незнакомый мне мужчина лет тридцати пяти. Худой, прямо-таки истощенный, с редкими светлыми усами, он зябко ежился и кутался в потертую кожаную куртку. Третий стол был завален бумагами, поверх которых лежал засохший яблочный огрызок, в единственном свободном уголке притулился Коля Балаболкин с протоколом.
Кроме нас четверых, в комнате на трех рядом стоявших стульях сидели Петр Колыванов, нервничающий и постоянно оглядывающийся на стоявшего у стены милиционера с винтовкой, мама Колыванова, победоносно поглядывающая на Марусю Красную, которая была самой спокойной из всех. Ведьма сидела, не нервничая, с любопытством оглядывала помещение, бросая украдкой влюбленные взгляды на Колыванова, в которых даже мне виделась фальшь, и, судя по всему, не подозревала, что через минуту ее преступление раскроется.
— Значит так, граждане, — Чеглок неожиданно хлопнул в ладоши и спрыгнул на пол, — Собрали мы вас здесь не просто так, не для того, чтобы попусту от дел отрывать. Поступило к нам в МУР заявление о том, что совершено преступление, обозначенное статье 306 УК РСФСР, а именно, подавление воли человека колдовскими средствами, то бишь любовным приворотом. И сейчас, чтобы далеко не ходить, приворот этот мы снимем, после чего преступник отправится протирать нары, а пострадавший, соответственно — домой. Пресвитер Цюрупа.
Редкоусый кивнул и начал подниматься, одновременно расстегивая кожанку, под которой блеснул нагрудный крест с эмблемой рабмила.
Надо же, пресвитер… На красноармейского не похож совершенно…
Я отвлекся на секунду, и в этот момент Петр Колыванов начал приподниматься:
— Что такое?… Какой приворот?… Вы путаете… Никто никого не привораживал…
Я встал и шагнул было к нему, чтобы перехватить, если он начнет биться и сопротивляться — не знаю, как ведут себя при снятии приворота, но при изгнании чертей пострадавший в таких судорогах бьется…
— Степан, — перехватил меня Чеглок, — Выйди-ка ты на время с гражданкой Красной в мой кабинет, обождите там минут пяток…
Я кивнул и положил руку на плечо Маруси, круглое и теплое:
— Пройдемте, гражданочка.
16
Красная все так же спокойно прошла в кабинет начальника и уселась на стуле. Нет, ну надо же, какая выдержка! Интересно, на что она рассчитывает?
— Что, гражданочка, — не удержался я от чувств, — нет больше у вас жениха?
Маруся посмотрела на меня, хлопнула ресницами:
— Как нет? Есть.
Она что, и вправду думает, что после снятия приворота он с ней останется? Есть такие дурочки, думают — я его приворожу, а потом, когда он ко мне привыкнет, приворот тихонько сниму и будем жить вместе, в любви и согласии. Не подозревают, глупышки, что после снятия приворота вся любовь, колдовством наведенная, всегда в ненависть настоящую превращается. Всегда.
— Вы думаете, после ТАКОГо у вас все еще есть жених? — ядовито спросил я.
— Есть. Мы познакомились недавно, — Маруся посмотрела мне в лицо, прямо и открыто, — Я люблю его.
Она пару раз хлопнула ресницами и опустила глаза.
В моей голове звякнул крошечный колокольчик. Что-то не так…
— У вас ЕСТЬ жених? — еще раз спросил я.
— Есть. Мы познакомились недавно. Я люблю его.
Два хлопка ресницами, опущенные глаза.
— У вас есть жених?
— Есть. Мы познакомились недавно. Я люблю его.
Два хлопка ресницами, опущенные глаза.
— У вас есть жених?
— Есть. Мы познакомились недавно. Я люблю его.
Хлопки ресницами, опущенные глаза.
Маруся повторяла одно и тоже, совершенно одинаково, с одинаковыми словами, одинаковыми интонациями, одинаковыми движениями.
— У вас есть жених?
— Есть. Мы познакомились недавно. Я люблю его.
Ресницы. Глаза.
— У вас есть жених?
— Есть. Мы познакомились…
— СТОП! — рявкнул я, ударяя ладонь о стол, чтобы прекратить эту карусель.
— … недавно. Я люблю его, — закончила она, как заводная кукла.
Это пугало. Это было неправильно. Это было…
Неестественно.
Я схватил девчонку за плечо и потащил в коридор.
— Товарищ Чеглок! — распахнул я дверь в кабинет, — Мы ошиблись!
И замер.
Мать Колыванова стояла у стены, с ужасом глядя на происходящее в центре помещения. Рядом с ней находился пресвитер, шепчущий что-то утешительное.
Посреди кабинета на стуле рыдал взахлеб мамин сын Петя Колыванов, прижатый к стулу широкой ладонью милиционера на одном плече и такой же широкой ладонью Чеглока — на другом.
— Я… — всхлипывал Петя, — Я не думал… Я не хотел… Деньги… Нужны были… Изобретение… Лампочка Колыванова… Не хотел… Плохого…
— Значит, — добрым голосом спросил, наклоняясь к лицу изобретателя, Чеглок, — чистосердечное признание хотите сделать?
— Хочу… Чисто… Сердечное…
Мать Колыванова лихорадочно переводила взгляд с одного лица на другое, непонимающе, неверяще. Потом, когда Петра подняли со стула, чтобы уводить, она, наконец, поняла, что здесь произошло. Глаза старухи полыхнули такой ненавистью, которой я не видел ни до ни после.