Табельный наган с серебряными пулями
Шрифт:
— Будьте вы прокляты!!! — выплюнула она.
17
Вечером я сидел в комнате Чеглока — он, оказывается, жил в том же общежитии рабмила, только в другом крыле — пил крепкий китайский чай из жестяной кружки и наблюдал за тем, как мой начальник чистит и смазывает свой наган.
— Товарищ Чеглок, — не выдержал я, наконец, — объясните, когда вы догадались, что это не Маруся Колыванова, а он ее приворожил.
Чеглок оторвал небольшой лоскуток тряпицы и принялся протирать детали револьвера:
— Заподозрил я его еще при встрече. Видел, как он дернулся, когда я его
— Видел. Но я думал это как в учебнике — не понравилось, когда его… этого… того, кто его приворожил, ругают. Разозлился он…
— В учебнике правильно написано. Вот только тебе, Степан, нужно учиться не только учебники, но еще и лица человеческие читать. Не злость это была, а страх. А с чего бы честному человеку от того, что милиционеры его невесту упомянули, в панику впадать? Значит, что-то не так… А окончательно понял, кто тут кого ворожит — в бильярдной. Привороженные, Степан, конечно, поведение меняют, но тут вся соль в том, что поведение свое могут неожиданно не только привороженные поменять. От неприятностей, обычных человеческих неприятностей, человек тоже смурной ходить будет, голову опустит. В особенности, если проиграет большие деньги на бильярде. А Колыванов не только проиграл все, что у него было на мастерскую ламповую припасено — он еще и в долги залез, да еще к таким людям, которые свои деньги у самого черта из глотки вырвут. Вот он и засуетился и заметался, играть бросил, все выход искал. И нашел, тварь…
Чеглок посмотрел ствол на просвет.
— Нашел девчонку молодую, приезжую, которая рядом с большими деньгами сидит. Познакомился, заболтал, в ресторанчик пригласил, да и подлил ей в кофе приворотное зелье, которое заранее на Сухаревке купил. Продавца, кстати, нужно будет еще найти, не дело такой дряни по Москве ходить… Подлил, и стал ждать, когда его жертва сможет для него деньги треста украсть. А украла бы, не сомневайся: любовный приворот, он такой, от него спасенья нет, что скажут — то и сделаешь. Она бы и с крыши прыгнула, если бы Колыванов приказал. Хотя он клянется, что убивать не собирался, только сказал бы уехать подальше от Москвы. Ага, как будто это не то же самое: Цюрупа сказал, ей под этим приворотом и так жить чуть больше полугода оставалось.
— А почему она так странно говорила? Как игрушка заведенная?
— Это, Степан, неправильный приворот. Мозгов у Колыванова хватило, чтобы приказать ей вести себя как обычно. А то, что человек не может себя все время вести «как обычно» — это он не подумал. Вот что ты обычно делаешь, если у тебя на глазах милиционер сальто крутит?
— Э…
— Правильно. Необычно это, тут никто заранее сказать не сможет, что он сделает. Простой человек при виде необычного шарахнется, засмеется, испугается… А привороженный — ничего не сделает, никак не отреагирует. Потому что ведет себя ОБЫЧНО, а ситуация — НЕОБЫЧНАЯ. Так привороженных и распознают. И волосы ее… Зачем она их покрасила?
— Чтобы красивой стать…
— Красивой для кого? Для коллег по работе? Для Колыванова? Так зачем ей прихорашиваться для того, кого она приворожила? Он для нее тогда — всего лишь игрушка, инструмент, вроде фомки.
Пальцы Чеглока во время разговора танцевали над разложенными на тряпице деталями револьвера. Наган, казалось, сам собой собирался в единое целое. Семерка патронов из картонной коробки выстроилась в ряд на столе.
— Так что, товарищ Чеглок, — покаянно опустил голову я, — провалил я свое первое дело?
— Отчего это провалил? —
— И что я за работник?
— Хороший агент из тебя выйдет. Память у тебя хорошая, взгляд — цепкий, голова — варит, а самое главное — ошибки свои не боишься признавать.
— Так как же иначе?
— Иначе… бывает и иначе. Был у нас случай… в общем, человек предпочел невиновного посадить, чем признаться, что по ложному пути шел.
Чеглок откинулся на спинку стула и посмотрел на меня:
— Наша работа — как вот этот наган с пулями из серебра, — он поднял револьвер вверх стволом, — Его предназначение — нечисть уничтожать, да вот только если стрелять без разбору, то много невиновных людей от него пострадать может. Наша задача не в том, чтобы больше нечисти уничтожить, а том, чтобы ее на воле меньше осталось. Понял?
— Понял.
Я действительно понял слова Чеглока. И помнил их всю жизнь.
Дело номер 3: Смертная кровь
1
Жизнь в молодой Советской республике — да и во всем мире — шла обычным чередом.
В Москве пили самогон и запрещали курение и прыжки на трамвайные подножки, милиционеры в красно-черных фуражках регулировали дорожное движение, нэпманы всеми силами и возможностями пытались отвертеться от прогрессивного налога.
В далекой Мексике застрелили революционера Панчо Вилью.
Белогвардейцы-эмигранты убили в Лозанне товарища Воровского, выдвинул свой ультиматум Керзон. Шагали многолюдные демонстрации, возмущенные наглостью английского лорда, скандировали: «Пиши, Керзон, но знай ответ — бумага стерпит, а мы нет!». На демонстрациях грохотал стихами Маяковский «…британский лев — вой!», продавались спичечные коробки с этикеткой в виде кукиша и надписью «Наш ответ Керзону».
В Нескучном саду полным ходом, как бронепоезд, шла стройка павильонов первой сельскохозяйственной выставки Союза ССР, несмотря на все шепотки о том, что построить не успеют, а если успеют — то плохо, а если и хорошо — то бухнут такие деньжищи, что лучше бы на что-то другое потратили. Ничего, не обращая внимания на шептунов, строили и строили. Выставка открывается уже через две недели.
А я… Я служил в МУРе. В отделе по борьбе с нечистью.
2
Мой начальник, Иван Николаевич Чеглок, в первый же мой день вызвался быть моим наставником, но, уже после первого же дела, о приворотном зелье, признал свою ошибку. Должность начальник ОБН требовала слишком много времени, так что на мою учебу его просто не оставалось. Поэтому мне чаще приходилось быть на подхвате у остальных агентов, помогая им в расследовании разнообразных колдовских преступлений.
Кроме меня и Чеглока в отделе было еще пять человек.
Тарас Хороненко, мужичок лет сорока-пятидесяти, с редким венчиком волос вокруг блестящей лысины, шумный и суетливый, поэтому известие о том, что он — чемпион МУРа по стрельбе из револьвера, в первый момент вызывало оторопь.
Коля Балаболкин, бывший беспризорник, подобранный Чеглоком буквально в асфальтовом котле, где Коля ночевал. От его веселых историй о бездомной жизни иногда мороз пробирал по коже.
Пресвитер Цюрупа, молчаливый и болезненный, постоянно пьющий порошки и микстуры.