Таверна "Зелёная фея"

Доброхотова Мария

— Вот и всё! Ты почти целенький, но я все равно дам тебе лекарственное зелье. И это вовсе не потому, что я наделала его слишком много, — она коротко рассмеялась, — а потому, что тебе нужно еще подлечить твои… Ой! Что ты делаешь?

Вейтар рухнул со стула на пол, преклонил колено и склонил голову так низко, что чёрные волосы едва не достали до пола.

— Спасибо за то, что вылечили меня! Я, Веймар, величайший бард Илирии, заверяю вас в своей верности!

Ольф наблюдал за этой картиной, не скрывая недоумения, граничащего с отвращением.

—

Да что с тобой не так? — спросил он, но Веймар не обращал на него внимания. Его интересовала только эльфийка, которая растерянно моргала: на её короткой памяти никто не падал перед ней ниц.

— Я не знаю вашего имени, о прекраснейшая!

— Виара…

— Виара, если вы не примете мою верность, я так и буду тут стоять. До утра, до Нового круга, до конца жизни! Нет, если вы откажете, — он поднял голову, и в больших зелёно-голубых глазах блестела влага, — я умру прямо здесь.

— Отличный вариант! — вмешался Ольф.

— Нет! Я же только вас вылечила. А если я приму… вашу верность, — Виара замялась, — сколько это будет мне стоить?

— Бесконечно дорого, — пылко ответил бард. — Ваша улыбка с утра и целое доброе слово. Большего я не прошу.

— Шут, — зло выплюнул Ольф и, громко поставив стул к столу, пошёл на кухню. Виара недоуменно посмотрела ему вслед, а потому неуверенно произнесла:

— Тогда я согласна… Наверное.

— О, прекраснейшая! — простонал Вейтар и приник лбом к её руке. — Я так счастлив!

— Но это всё очень странно…

Глава 10

Благодарность Дрелондона

— Доброе утро.

Тихий ласковый голос коснулся его слуха. И, Бурунд его разрази, это утро было и правда добрым! Робб проснулся на мягкой перине, а голова его утопала в подушке, от которой пахло свежестью и какими-то цветами. Рядом с ним лежала прекраснейшая из женщин, и золотые волны её волос касались его лица и рук. На узкой кровати было тесно вдвоём, но Робб не променял бы её даже на самую шикарную постель. Если бы Великая Матерь изволила исполнить одно его желание, он бы пожелал, чтобы этот момент застыл в вечности, как мушка в янтаре, и длился, длился бесконечно. Поэтому Робб не открывал глаз, впитывая кожей каждую секунду блаженства.

— Хватит притворяться, я же вижу, ты проснулся, — лёгкий поцелуй коснулся его щеки, и ему пришлось открыть глаза. Комнату заливал нежный свет восходящего солнца. Проникая сквозь занавески, он отбрасывал кружевную тень на покрытый скатертью стол, аккуратный комод и чистый палас. И сердце Робба наполнило самое бесстыдное счастье, чистое и незамутненное, от которого хотелось то ли петь, то ли плакать. Ни того, ни другого он делать не умел, а потому только задержал дыхание, справляясь с невыносимо сладкой волной, что родилась где-то в желудке и теперь, дрожа, разливалась по всему телу.

Они вышли умываться на улицу так, словно уже жили вместе. Робб спускался

босиком по ступеням и заставлял себя запоминать их приятную шершавость, и теплое прикосновение солнечных лучей и то, как удаляется Космина, покачивая бедрами под одной нижней юбкой. Потом одинокими ночами где-нибудь на тракте он будет вспоминать этот день и, может быть, эти воспоминания немного согреют его. Робб подошёл к умывальнику и плеснул в лицо водой. Холодные капли покатились по лбу, щекам и бороде.

— Тихо! — Космина схватила его за руку и заставила пригнуться, прячась у кустах.

— Что случилось.

— Тсссс! Деревенские, — зашипела она. — Не нужно, чтобы нас видели. Обо мне и так ходят… слухи.

— Это какие такие слухи? — нахмурился Робб.

— Женщина живёт одна, и всё у неё получается. И покупатель овощей — наш барон. Сам понимаешь, — Космина подняла глаза. — Я же знаю, что за моей спиной говорят. Они смотрят, как Лосса творит, что хочет, но никто не заступится. Никто никогда меня не защищал. Кроме тебя.

Она была так близко, и взгляд её был таким пронзительным и печальным, что Робб не удержался и поцеловал её. Губы Космины были мягкими и на вкус были, как ягоды, и она почувствовал, как истосковавшееся по добру сердце заходится от счастья, близкого к боли, и прирастает к Космине, и этой проклятой деревне, и к таверне, будь она неладна.

— Ты же не уйдешь?

Робб сдержал вздох. Ну и вот что ему теперь делать?

— Не уйду.

***

Робб возвращался в таверну в самом благостном расположении духа. На губах его горели поцелуи, живот был полон простым, но сытным завтраком, солнце грело, но ещё не пекло — всё вело к тому, что вот-вот что-то пойдёт не так.

Несмотря на ранний час, в зале таверны уже сидели два гнома и что-то обсуждали низкими голосами. При появлении нового человека они только подняли головы и тут же вернулись к своей беседе.

— Доброе утро, господа, — поздоровался Робб. “Господа” — вот насколько у него было хорошее настроение. — У вас уже приняли заказ?

— А тебе что за дело? — огрызнулся один из гномов. На нём был потертый кожаный доспех, который выглядел однако достаточно прочным.

— Да я хозяин этой таверны, — улыбнулся Робб, надеясь, что вышло не очень жутко.

— А девица длинноухая тогда кто?

— Дочь моя, — не задумываясь, ответил Робб.

Гномы переглянулись, хрюкнули в бороды, отерли усы руками.

— Ну раз так, то дочь твоя всё приняла. Ждём вот.

— Ну и отлично.

Робб решил в первую очередь зайти в свою комнату и переодеться, но когда он поднялся по лестнице и открыл дверь, перед ним предстала неожиданная картина.

На стуле высилась аккуратно сложенная стопка чужой одежды. Она была грязно-голубого цвета, а из-под штанов свешивался кусок засаленного кружева. Венчал стопку берет с изломанным пером. А на новенькой кровати, которая еще пахла смолой и свежим деревом, свернулся кто-то чужой, только черный вихры торчали из-под простыни, служившей ему одеялом.