Тайгастрой
Шрифт:
— Мне писали...
— Кто?
Николай занялся аптечкой, висевшей над кроватью, вытаскивал пузырьки, смотрел на свет и, найдя нужное, вскрыл флакончик, затем смазал натертую ранку.
— Эх, ты, бездомный! И почему не женишься? — ворчал Гребенников. — До каких пор будешь холостяковать?
Босиком Журба прошел к окну и глубоко вдохнул ночной свежий воздух. В кармане лежало печальное письмо от Надежды, а под подушкой — радостная телеграмма. Девушка, которая стала ему таким дорогим человеком, должна приехать завтра. И он думал, чем бы встретить ее, что бы такое приятное ей сделать?
На
— Товарищ директор просит вас срочно зайти.
Журба вернулся. Гребенников был до крайности расстроен, таким Журба его давно не видел.
— Мне сообщили, что на Улалушинском заводе разворовали кладовую, рабочие сидят голодные. Черт знает что такое! Немедленно поезжай, разберись, успокой народ. Виновных вели арестовать. Бандитизм! С тобой едет уполномоченный ГПУ.
Делать было нечего. Николай написал Наде записку, но в последнюю минуту и записку увез с собой.
Инженеры приехали в одиннадцать часов утра. Гребенников пригласил их к себе в кабинет. Пришел Бунчужный.
— О, да тут мои старые знакомые! — воскликнул Федор Федорович, встретившись с Волощуком, Коханец, Шаховым и другими днепропетровцами. — Теперь будете на практике сдавать мне курс специальной металлургии!
Гребенников и Бунчужный провели беседу с молодежью, познакомили с планом строительных работ, прикрепили к участкам: Коханец и Волощука направили в доменный цех, Митю Шахова — на строительство мартена.
— Да ведь мы не строители, а эксплуатационники! — заикнулся Шахов.
— Расширять надо, товарищи, специальность! Расширять горизонты. Без этого мы не справимся со своими обязанностями, — заметил профессор Бунчужный, отлично понимая смущение инженеров.
— А теперь идите, товарищи, устраивайтесь, отдыхайте. До завтра!
И на новом месте у молодежи в первые часы после приезда стала такой вдруг значимой забота о себе: дом молодых специалистов, своя комната, свои соседи, примус, столовка ИТР, разные мелочи, которых не замечаешь за работой.
Искупавшись в реке — вода была очень холодная, горная, — Борис и Митя постучались в дверь к Наде. Она сидела на постели, усталая, побледневшая, такая необычная для товарищей, знавших ее несколько лет.
— Ты что? — спросил Митя, видя, что Надя даже не обернулась.
Она молчала.
— Что с тобой? Нездоровится?
— Ничего. Устала.
— А мы — за тобой. Давай побродим по площадке, по соцгороду.
Надя поднялась. Машинально надела синюю вязаную кофточку, поправила волосы, глянула в зеркальце.
На пустыре шла геодезическая работа, продолжалась стройка социалистического города; то там, то здесь высились горы кирпича. К заводской площадке беспрестанно подвозили лес, камни, огнеупор, металлические конструкции, прокладывали новые железнодорожные ветки; между Верхней колонией и заводом строился туннель для автомашин и пешеходов: товарные поезда задерживали автотранспорт иногда по нескольку часов, и рабочие предложили построить туннель. Он тянулся почти километр.
Инженеры прошли на площадку. В доменном цехе высоко
— Как звать тебя? — спросила Надя, заинтересовавшись мальчуганом.
— Сановай.
— Откуда?
— Алтай! — и он показал рукой на юго-запад.
— Нравится тут тебе?
— Ошинь...
Зубастой пастью вгрызался в землю экскаватор. Легко и бесшумно поднимались руки кранов; в прозрачном, как стекло, воздухе повисали десятки тонн леса, металла, кирпича. За отвалом кирпича на дверях небольшого временного сооружения висела табличка. Химическим карандашом было написано: «Комсомольская ячейка доменного цеха».
Инженеры ходили по участкам, спускались в котлованы, расспрашивали рабочих, что кто делал, как выполняют нормы, какие встречаются трудности в работе. В прокатном цехе на участке блюминга огнеупорщики выкладывали ячейки нагревательных колодцев. Ажурное сооружение занимало большое пространство и поразило молодых инженеров сложностью архитектуры.
— Художники! — заметил Митя Шахов, залюбовавшись работой огнеупорщиков.
— Цэ наши... — сказал Петр Занадырин Лене Слюсаренко, вслушиваясь в речь приезжих. Обоих еще весной перебросили на строительство цеха блюминга, Петр радовался, что вот здесь — начало его настоящей работы, что пройдет немного времени, и он станет прокатчиком, будет, как ему обещали, машинистом слитковоза. Вот это дело!
— Звидкы, вы, хлопци? — спросила Надя, услышав, как переговаривались ребята.
— З Украины. З Днипропетровська.
— И мы з Днипропетровська! Де вы там працювалы?
— На заводи Петровського. Я був за машиниста ножыць, вин — в мартэнивському цеху.
— В мартэнивському? — набросился Шахов. — Хочеш перейты до мэнэ, в мартэнивський цех?
— Охочэ.
— Гаразд! Тоди вважай, що ты вже працюеш в мартэнивському, — и Митя хлопнул Леню Слюсаренко по плечу.
Вечером площадка строительства сияла в огнях, как новогодняя елка. На высоких мачтах и в глубоких котлованах, над строящимися цехами и над зданием заводоуправления горели фонари, лампионы, прожекторы. На тонких металлических конструкциях работали верхолазы-электросварщики. Фиолетовое мигание слепило глаза.
Стройка развернулась полностью, и всюду ощущался ее пульс.
— Тут, кажется, обошлись без нас... — сказал Митя Шахов, и нельзя было понять, что сквозило в его голосе: восхищение ли коллективом тайгастроевцев или досада, что обошлись без них...
Вместе с днепропетровцами в том же вагоне приехала к Радузеву Люба с Люсей.
Он встретил их на вокзальчике и долго метался, пока нашел свободную грузовую машину: легковые были на площадке редкостью. Люба не пожелала сесть в кабину: взобрались втроем на платформу и расселись на вещах.