Тени над Эрдеросом. Рука со шрамом

Рейман Андрей

– То есть никто никого не убивает, так что ли?
– Кейн с задумчивым видом скрестил на груди руки.
– Значит, население бесконтрольно растет. Как же они избегают голода и эпидемий?

– Ты знаешь, где они живут? Ты заходил хоть раз в Оторофельд?

– Нет, мне туда надо не было, - сказал Кейн, играя с сигарой в зубах,

– Вот. А я был. И провел там довольно много времени. Ты даже не представляешь, какая мракобесия там водится. В прошлом мне довелось столкнуться с некоторыми особями. Знаешь, я не хотел бы с ними столкнуться и теперь. А они живут среди всего этого, сколько себя знают. Испокон веков. Среди воинов и охотников у них не только мужчины, но и женщины. И каждый готов отдать

жизнь не за себя, но за род. А касательно межполовых связей и смешений крови у них особо строгие законы. Имя закона и као для них священно. Ослушавшийся получает не телесное наказание и даже не материальное взыскание. Им гораздо болезненнее нести на себе ярмо позора. Поэтому их мужчина никогда не познает женщину, если он не готов быть отцом ее ребенка и ее мужем. И, тем не менее, ты прав. Они процветают и размножаются. Их города огромны и все растут. Я бывал лишь в одном из них, и мерил его собственными ногами. Но на самом деле я изведал лишь небольшую его часть. Эйнари может рассказать более подробно. Он как раз специалист в этом вопросе.

– Постой. Раз они всегда жили в лесу, то почему они свободно говорят на Всеобщем?

– Когда-то давно, еще во времена становления Империи, люди исследовали Оторофельд и наткнулись там на них. К счастью, они быстро смекнули, что пряником в их положении действовать гораздо выгоднее, чем кнутом. Вот они и задарили их, чем могли. В том числе подарили им язык, который пришеля им очень кстати. И они стали говорить на нем. Мудрый император понял, что лучше иметь морферимов союзниками, чем врагами. А занимать территорию леса означает развязать войну, которая потребует таких жертв, которых не стоит. Так что он только нанес лес на карту и провел границу своих владений вокруг. Потом его люди покинули Оторофельд, и с тех пор кроме разбойников туда никто не заходил. Да и тем быстро надоело.

Кейн задумался.

– Хм, откуда ты все это знаешь?
– спросил он наконец.

– Из книг и со слов морферимов, - улыбнулся Йорвин.
– Ну что, познакомишь меня с Селиверстом?

– Чтобы он сообразил для Юрки железку? Не-а, дохлый номер. Селиверст оружие не кует. Только по мелочи. Инструменты, подковы, замки да шпингалеты. За оружием - это к графьему полковому квартирмейстру. Да только он нам скорей всего не обрадуется.

– И все же я хочу с ним пообщаться.

– С кем, с квартирмейстром?

– Нет, с другом твоим. Может, мы какого консенсуса достигнем.

– Ну, что-ж, ладно. Если с любованием полотном покончено, то так и быть, давай прогуляемся. Только капюшона не снимай и вверх не смотри, - сказал Кейн и глубоко затянулся.

Йорвин с Кейном ушли, оставив морферимов в доме самих по себе. Кейн объяснил Морферимам, что где лежит и строго-настрого запретил им выходить на улицу. Но морферимы глупыми не были и понимали все сами, так что Кейн в некотором смысле успокоился. Он уже по дороге крутил в голове, как снова встретится со старым другом, с которым они не виделись уже несколько недель. Селиверст был первым и самым верным другом Кейна в Гвантане более двадцати лет. В каких только историях они не побывали за эти годы, сколько ночей провели в кабаках, рассуждая за кружкой пива о вечном - войне и женщинах.

Кузнец жил в небольшом доме на небольшой территории с прилегающей к дому кузницей. Жил он ни бедно, ни богато, а именно так как должно честному ремесленнику. Никому не завидовал и ничего не стыдился, и именно за это Кейн его уважал больше всех. Они с Селиверстом были почти ровесниками, но несмотря на преклонный возраст, Селиверст не бросил своего дела потому что, любил его. Помимо работы он любил и свою жену, Данель. Они поженились сорок лет назад, когда ей было семнадцать, а ему - тридцать четыре. И за все эти годы муж не поднял на жену руки, ни разу не хлопнул

дверью и ни разу не посмотрел налево. У Данель и Селиверста в браке родилась дочь, но повзрослев, она уехала жить в Митриум, а родителей навещала не так, чтоб уж очень часто, но регулярно.

Остановившись на развилке, Кейн замолчал. В этой части города он бывал не часто, и, к тому же, с возрастом память начала его подводить.

– Мы пришли?
– спросил Йорвин, оглядываясь по сторонам.

– Нет, едрить - колотить, плутанул я. Заболтался, попугай старый, да, кажись, где-то не туда свернул.

– Может, спросим у кого-нибудь?

– Да, щас!
– рыкнул Кейн.
– Что, я в своем городе и дорогу к своему другу не найду? Сюда пошли.

Кейн повернул направо и решительно зашагал вперед, внимательно разглядывая окрестности. Йорвин не видел его лица, но ему было совершенно ясно, что чем дальше он идет, тем более незнакомый встречает пейзаж вокруг. Они забрели в район, в котором Кейн не был очень давно, а может, и вовсе никогда не был, но не хотел сознаваться. Йорвин шел за Кейном не спеша, и чуть приотстал.

– Гордыня - греховная страсть, - сказал он. - С ней надо бороться.

– Еще один сыскался! Избавь меня от своих нравоучений, поповедник, и прибереги их для паствы в храме. Хватает мне одного Преподобного, который мозги полощет лучше, чем баба - белье. Мой характер меня вполне устраивает. Да и переучиваться мне поздно, повторяю. Сегодня я жив, завтра - помру. И мне не...

На увлекшегося тирадой Кейна налетел парнишка лет десяти. Щуплый мальчик чуть не сбил с ног огромного мужчину и, как будто ничего не заметив, побежал дальше. С такой прытью можно только улепетывать. Мальчик держался за вздувшуюся на животе шубку, судя по всему, пряча под ней что-то тяжелое. Настолько тяжелое, что сил у него уже не осталось и, споткнувшись, он упал на снег, выронив из под куртки мешок муки. Его преследователь не замедлил объявиться. Бесцеремонно расталкивая людей, красный от злости лавочник рвался догнать воришку и линчевать на месте топором для колки дров. Но судьба распорядилась так, что поблизости оказался Йорвин.

– Туда побежал, сученыш, - доложил лавочнику Кейн, показывая пальцем. Лавочник, рыча и размахивая топором побежал в указанном направлении, насколько это позволяла одышка. Йорвин вышел ему наперерез, поправляя перчатку. Лавочник, попытавшись миновать его, встретил лбом бревенчатую стену ближайшего дома, ничего не успев понять. Йорвин поднял мешок и помог мальчику встать. Вытаращив от удивления глаза, мальчик побежал дальше в обнимку с мукой. Йорвин, ласково улыбаясь, смотрел ему в след, пока Кейн не дернул его за рукав.

– Эй, ты что творишь, мать твою? Зачем ты его отпустил? И какого хрена так ухмыляешься?

– Отпусти!
– вырвался Йорвин.
– Этот мальчик не заслужил лишиться рук за то, что хочет есть. А так, как я табоист, то вмешаться - моя святая обязанность.

– Чего? Ты что такое несешь, каланча? Давай тогда раздадим еду всем голодающим в... хотя бы в этом городе. А что будут делать те, кто эту еду изготавливает и продает, а? Им-то на что жить?
– Йорвин молча сглотнул, глядя Кейну в глаза.

– Как раз для этих целей и существует такая вещь, как закон. Слышал о такой, нет? Чтобы какой-нибудь сучий хвост не мог присвоить чужое, зная, что его зад не пострадает.

– Еще есть такая вещь, как добро, - сказал Йорвин.

– Добро?
– скривился Кейн.
– Не смеши мои чеботы. Добро придумали те, кому не хватает сил защищать свои интересы. Взять, к примеру, этого засранца. Да, без сомнения, для него это был жест великой доброты. Но таких вот голодных, как он миллионы по всему миру. Даже в этом городишке каждый третий - голодан. Всем ты помочь не сможешь. Так какой смысл осушать море черпаком?