Том 6. Казаки

Толстой Лев Николаевич

— «Какже ты своего постояльца не знаешь?» сказалъ онъ Марьян.

— «Какже ихъ знать, коли никогда не ходятъ къ намъ?» сказала М[арьяна].

— «Да я боюсь твоей матери», сказалъ я. Марьяна захохотала.

— «И это ничего», сказала она: «она такъ на первый разъ бранилась; а ты и испугался?»

<Здсь въ первый разъ я видлъ все лицо Марьяны, и не жаллъ, потому что не разочаровался; она еще лучше, чмъ я воображалъ ее. Строгій кавказской профиль, умное и прелестное выраженіе рта и такая чудная спокойная грація во всемъ очерк. Она одна ихъ тхъ женщинъ, которыхъ я называю царицами. Что то повелительно прекрасное. Прекрасное въ спокойствіи. Каждое движеніе лица возбуждаетъ радость. Женщины эти возбуждаютъ радостное удивленіе и покорность, внушаютъ уваженіе. Мн было неловко, я чувствовалъ, что внушаю любопытство и страхъ двкамъ тоже, но Д[ампіони] какъ будто не замчалъ этаго; онъ говорилъ объ томъ, какъ онъ задастъ балъ теперь, какъ М[арьяна]

должна балъ задать и т. д.> Я побылъ немного и ушелъ. — Съ тхъ поръ однако, долженъ признаться, я смотрю на Марьяну иными глазами. Представь себ: каждый день я сижу утромъ у себя на крылечк и вижу передъ собой эту женщину. Она высока ростомъ, необыкновенно хороша, такъ хороша, какъ только бываютъ хороши гребенскiя женщины. Она работаетъ на двор. Она лпить кизяки на заборъ и я слжу за всми ея движеньями. На ней обыкновенно платокъ на голов и ше и одна розовая ситцевая рубаха, обтянутая сзади и собранная спереди, съ широкими рукавами и азiатской ожерелкой и разрзомъ по середин груди. Босыя маленькiя ножки ея съ горбомъ на ступени становятся сильно, твердо, не перемняя формы. Мощныя плечи ея и твердая грудь содрагаются при каждомъ движеньи, выгнутый станъ сгибается свободно. Шея у нея нжная, прелестная. Она чувствуетъ на себ мой взглядъ, и это смущаетъ ее, я чувствую; и я смотрю на нее, не отрываясь, и радуюсь. — Никакихъ отношенiй между мною и ею быть не можетъ; ни такихъ, какъ Д[ампiони] съ Устинькой, ни такихъ, какъ Кирка съ нею, я не влюблюсь въ нее; но неужели мн запрещено любоваться на красоту женщины, какъ я любуюсь на красоту горъ и неба? — По всему, что я говорилъ съ ней, она не глупа, знаетъ свою красоту, гордится ей и любитъ нравиться, мое вниманiе доставляетъ ей удовольствiе. Съ тхъ поръ какъ я далъ деньги Кирк, я замчаю, что хозяинъ сталъ со мной любезне и приглашаетъ къ себ и приглашалъ идти съ нимъ въ сады на работы. Я былъ у нихъ разъ, старуха, такая злая, какъ мн казалось, — добрая баба и любитъ свою дочь безъ памяти. Хорунжiй самъ — политикъ, корыстолюбецъ, но гордящiйся казачествомъ, изъ чего выходить странное смшенiе. Однако по правд сказать, я былъ разъ [?] у хозяевъ, Хорунжаго не было, старуха угащивала меня каймакомъ. Марьяна сидла подл, грызя смя. Мать велла ей сидть тутъ, чтобъ меня занимать, и при ней говорила про то, что ее замужъ отдаетъ и жалетъ, мальчишка дико смотрлъ на меня. Потомъ мать ушла; я спросилъ М[арьяну], хочетъ ли она замужъ. Она покраснла и посмотрла на меня своими заблествшими глазами. Я позавидовалъ Кирк. Я хочу не ходить къ Хорунжему. Она слишкомъ хороша, она... Ничего, ничего, молчанiе!

* №5.

КАЗАКИ

Глава I.

Въ Гребенской станиц былъ праздникъ. Кром казаковъ, бывшихъ въ поход, или на кордонахъ весь народъ проводиль день на улиц. —

Собравшись кучками, сдые, бородатые, съ загорлыми и строгими лицами старики, опираясь на посошки, стояли и сидли около станичного правленiя, или на завалинахъ хатъ, грясь на весеннемъ солнышк и спокойно-мрными голосами бесдовали о старин, объ общественныхъ длахъ, объ урожаяхъ и о молодыхъ ребятахъ. Проходя мимо стариковъ, бабы пріостанавливались и низко кланялись, молодые казаки почтительно уменьшали шагъ и снимали попахи. Старики замолкали, строго насупивъ брови, — осматривали проходящихъ и, медленно наклоняя голову, тоже вс приподнимали шапки. —

Старыя казачки сидли по крылечкамъ хатъ, или выглядывая въ окошечки, молодыя бабы и двки въ яркоцветныхъ атласныхъ бешметахъ съ золотыми и серебряными монистами и въ блыхъ платкахъ, обвязывавшихъ все лицо до самыхъ глазъ, расположившись въ тни отъ косыхъ лучей солнца на земл передъ хатами, на бревнахъ у заборовъ, грызя смя, громко смялись и болтали. Нкоторыя держали на рукахъ грудныхъ дтей и, разстегивая бешметъ, кормили ихъ, или заставляли ползать вокругъ себя по пыльной дорог.

Мальчишки и двчонки на площади и у станичныхъ воротъ съ пискомъ и крикомъ играли въ мячъ; другіе, подражая большимъ, водили хороводы и тоненькими несмлыми голосами пищали псни.

Льготные, писаря и вернувшіеся домой строевые казаки, молодые парни въ нарядныхъ черкескахъ, обшитыхъ галунами, сцпившись рука съ рукой, ходили по улицамъ, останавливаясь то подл однаго, то подл другаго кружка казачекъ, молодецки подкидывая головой попаху, оправляя кинжалъ и заигрывая.

Кое-гд на корточкахъ около знакомаго дома сидли кунаки — сухіе, краснобородые, босые Чеченцы, пришедшіе изъ-за Терека полюбоваться на праздникъ и, покуривая изъ коротенькихъ трубочекъ, перекидывались быстрыми гортанными звуками. На улицахъ, между однообразными деревянными хатами съ высокими камышевыми крышами и рзными крылечками, было сухо, въ воздух тепло и неподвижно, на неб прозрачно, голубо и ясно. Бло-матовый хребетъ снжныхъ горъ, виднвшійся отовсюду, казался близокъ и розовлъ отъ заходящаго солнца. Изрдка отъ горъ, по рдкому воздуху, долеталъ дальній звукъ пушечнаго выстрла и въ камышевой степи и въ садахъ за станицей

съ разныхъ сторонъ откликались фазаны. Еще двки не начинали хороводовъ, ожидая сумерекъ, казаки не расходились по хатамъ справлять праздникъ и весь народъ спокойно толпился на улицахъ, когда на площадь шагомъ выхали два вооруженные верховые, и вниманіе двчонокъ, мальчишекъ, бабъ, двокъ и даже стариковъ обратилось на нихъ.[44]

Одинъ изъ верховыхъ былъ плотный черноглазый красный казакъ лтъ 30 съ окладистой бородой, широкимъ рубцомъ черезъ носъ и щеку и необычайно развитыми грудью и плечами. Онъ сидлъ нсколько бокомъ на сытомъ сромъ кабардинц, твердо ступавшемъ по жесткой дорог, весело поводившемъ острыми ушами и подкидывавшемъ тонкой глянцовитой холкой и красивой головой въ серебряной уздечк. Все въ этомъ всадник, отъ широкой загнутой назадъ попахи до шитой шелками и серебромъ сдельной подушки, изобличало охотника и молодца. Ружье въ чехл, серебряная шашка, кинжалъ, пистолеты, натруска, свернутая за сдломъ бурка, ловко прилаживались около него и показывали, что онъ халъ не изъ мирнаго и не изъ ближняго мста. Въ этой боковой посадк, въ движеніи руки, которой онъ шутя похлопывалъ плетью подъ брюхо лошади, а особенно въ его блестящихъ, бгающихъ, узкихъ глазахъ чувствовалось что то кошачье, порывистое. Чувствовалось, что въ одно мгновенье вмсто этой щегольской небрежности онъ могъ слиться однимъ кускомъ съ лошадью, перегнуться на сторону и понестись какъ втеръ, что въ одно мгновенье, вмсто игриваго похлопыванья плетью, эти широкія руки могли выхватить винтовку, пистолетъ или шашку и вмсто самодовольнаго веселья, въ одно мгновенье глаза могли загорться хищнымъ гнвомъ, или необузданнымъ восторгомъ. Другой былъ еще совсмъ молодой, очень красивый казаченокъ съ румяными налитыми щеками, блымъ пушкомъ на бород и узкими голубыми глазами. Онъ былъ бдно одтъ, и конь подъ нимъ былъ ногайской, худой; но въ посадк и чертахъ его было замтно что-то ранне спокойное и изящное. Что-то сильно занимало молодаго казаченка; онъ пристально вглядывался въ толпу двокъ, собравшихся на углу площади, и безпокойно поталкивалъ лошадь.

Прозжая мимо стариковъ, казаки приподняли попахи. Старшій казакъ оглядывался кругомъ, какъ будто говоря: «видали молодца?» и всмъ кланялся.

— «Что много Нагайскихъ табуновъ угналъ, батяка Епишка? А?» сказалъ, обращаясь къ нему, приземистый старикъ съ нахмуреннымъ мрачнымъ взглядомъ и блой бородой, доходившей ему до грудей. Это былъ извстный по всему околодку колдунъ казакъ Черный.

— «Ты не бось пересчиталъ, ддука, коли спрашиваешь», недовольно, но смущенно отвчалъ Епишка и, встряхнувъ попахой, отвернулся отъ него.

— «То-то парня-то напрасно за собой дурно водишь», проговорилъ старикъ. «Доздятся казаки! Что дороже коня»!

Епишка пріостановился и внимательно прислушивался къ словамъ колдуна. «Вишь чортъ, все знаетъ», сказалъ онъ и плюнулъ.

Но, подъехавъ къ кружку двокъ, озабоченное выраженье его лица мгновенно перешло въ счастливо разгульное.

— «Здорово дневали, двки?» крикнулъ онъ сильнымъ заливистымъ голосомъ, «Состарлись безъ меня небось, вдьмы!»

«Закусокъ купи двкамъ то! Много ли бурокъ привезъ? Здорово, дядя!» радостно заговорили двки, приближаясь къ нему, какъ только онъ подъхалъ.

— «Вотъ съ Киркой на ночку погулять прилетли съ кордона», отвчалъ Епишка, назжая на двокъ.

— «И то Степка твоя исплакалась безъ тебя», визгнула одна двка, локтемъ толкая Степку, и залилась звонкимъ смхомъ.

«Чихиркю двкамъ купи», сказала другая.

— «Ну те къ чорту! Куда лзешь? Что топчешь лошадью то», говорила третья, замахиваясь рукой на его лошадь, которую онъ, джигитуя, поворачивалъ между ними.

— «Становись въ стремя, въ горы увезу, мамочка. Ужъ поцлую-жъ! такъ крпко, что ну!» говорилъ Епишка и смялся.

Товарищъ его тоже остановился подл двокъ и, улыбаясь словамъ Епишки, не спуская блестящихъ глазъ, смотрлъ на высокую стройную двку, которая, сидя на завалинк, смялась на него своими черными глазами. — Онъ нсколько разъ собирался заговорить съ ней, но двка отворачивалась отъ него.

— «Ты чего прiхалъ?» спросила она его.

— «На тебя посмотреть, мамука Марьянка, съ кордона выпросился», сказалъ онъ ей и весь закраснлся.

— «Легко ли? Не видали!» отвчала Марьяна и, подойдя къ невстк, которая держала на рукахъ груднаго ребенка, вдругъ жадно начала цловать этаго ребенка, изрдка косясь на молодаго казака.[45]

Казаки, постоявъ немного, похали по домамъ поставить коней, снять ружья, и тотчасъ общались вернуться играть съ двками всю ночь до ранняго утра.

Прiхавшiе казаки были сосди. Они, свернувъ въ боковую улицу, вмст подъхали къ двумъ хатамъ, которыя стояли рядомъ, и слзли съ коней. —

— «Приходи скорй, Кирка! Дорвались, братъ!» крикнулъ своимъ заливистымъ басомъ старшiй, осторожно проводя своего коня сквозь плетеные ворота. «Здорово, Улита!» обратился онъ къ невстк, которая сбгала по сходцамъ чтобы принять коня. «Поставь къ сну, мамочка, да не разсдлывай мотри, — опять поду», прибавилъ онъ, приподнимая папаху въ отвтъ на низкiй поклонъ жены брата. —