Том 6. Казаки

Толстой Лев Николаевич

— Ерошка фазановъ небось лущитъ, сказалъ Кирка и пошелъ дальше. Пройдя съ часъ, лсъ кончился и передъ казаками открылась высокая, блестящая, быстро бгущая вода съ колеблющимся надъ ней туманомъ. Шумъ воды вдругъ усилился до заглушающаго говоръ гула. Какъ только казаки вышли въ камыши, глазамъ ихъ представилась эта сила бгущей быстро воды съ карягами и деревьями. <Они повернули на валъ и пошли по теченью рки. Туманъ все больше и больше рдлъ, блестящіе лучи кое-гд играли на вод и зелени и тотъ низкій, залитой берегъ понемногу открывался. За ркой глухо слышались изрдка пушечные выстрлы.

— Вотъ и мы осенью въ походъ пойдемъ, сказалъ Илясъ, отвчая на звукъ этихъ выстрловъ.

— Далъ бы Богъ поскоре, а то

тоже всяка сволочь смется теб, отвчалъ Кирка. — До тхъ поръ, говоритъ, не казакъ, пока чеченца не убьешь.

— Ты небось отчаянный будешь? сказалъ Илясъ.

— А что Богъ дастъ, вдь такіе же и мы люди, какъ старики наши были. — Звря, звря-то что ходило, прибавилъ Кирка, указывая на песчаный валъ, по которому они шли, весь испещренный слдами. Впереди въ туман завиднлась, какъ бы громадная башня, черная вышка кордона. Стреноженная блая казачья лошадь въ сдл ходила въ камышахъ пониже вала. Старый бородатый казакъ сидлъ у самаго берега, съ засученными рукавами и штанами и вытягивалъ сть изъ бурлившаго и загибавшагося около плетешка глиняного быстраго потока. Нсколько тропинокъ расходилось въ разныя стороны. На всемъ было видно присутствіе близкаго жилья. Чувство одиночества и дикости вдругъ исчезло въ душ казаковъ и замнилось чувствомъ довольства и уютности. Притомъ же туманъ всколыхался уже высоко, открылись бурный Терекъ съ тмъ берегомъ, голубое небо открылось мстами, и золотые лучи разсыпались по вод и зелени.

— Молодцы-ребята, рано пришли, обратился старый казакъ къ подходящимъ. — Что Фомку не встрчали?

— Нтъ, должно другой дорогой похалъ, отвчалъ Кирка. — A Хорунжій что?

— Что? Пьянъ безъ просыпу съ урядникомъ, дуютъ да и шабашъ, Фомку за чихиремъ въ станицу послали. —

Казаки пришли на постъ и отъявились Хорунжему.>

На посту стоитъ обыкновенно офицеръ, урядникъ, 15 человкъ казаковъ пшихъ и 15 конныхъ. Постъ составляется изъ двухъ продолговатыхъ составленныхъ срубовъ, на одномъ изъ которыхъ сажени на дв поднимается каланча на четырехъ столбахъ, называемая вышкой. Днемъ казаки, смняясь, держутъ караулъ на каланч; нсколько конныхъ длаютъ нa об стороны объзды по берегу отъ однаго поста до другаго. — Ночью по опаснымъ мстамъ вдоль берега казака по три разсылаютъ въ секреты. Во всякое время дня можно видть въ четвероугольной вышк, покрытой камышемъ и возвышающейся надъ лсомъ, фигуру казака съ ружьемъ за плечами и буркой, поглядывающаго по сторонамъ, облокачивающагося на перильца или переговаривающагося внизу съ товарищами.

Недалеко отъ кордона пасутся стреноженныя лошади въ тренахъ и камыш. Около избъ праздно болтаются казаки; кто поетъ псню, вяжа уздечку на завалинк, кто грется на солнц, кто тащитъ дрова или воду, кто передъ самымъ постомъ на Терек у плетешка, сидитъ на сеж. Терекъ однообразно бурлитъ, заворачиваясь на отмеляхъ, фазаны тордокаютъ то здсь въ чащ, то за ркой въ далекихъ камышахъ. За Терекомъ виднется дальній аулъ, съ движущимся издалека народомъ въ цвтныхъ яркихъ одеждахъ, и изрдка каюкъ перебиваетъ воды. — За ауломъ возвышаются темнозеленыя, а выше блыя снговыя горы.

Кирка полтора мсяца безотлучно провелъ на кордон. — <Одинъ разъ только, посыланный за чихиремъ, онъ ходилъ въ станицу. Но станичные вс были въ садахъ и онъ не видалъ ни Марьяны, ни матери.> — Разъ въ день ему приходилось сторожить на вышк и почти каждую ночь онъ высылался въ секреты. Старые казаки по дружб съ хорунжимъ увольнялись отъ этой должности. Хорунжій получалъ за то чихирь и произведенія ихъ рыбной ловли и охоты.

Разъ Кирка передъ вечеромъ стоялъ на вышк. — Вечеръ былъ жаркой и ясной. Ходившія днемъ грозовыя тучки разбирались по горизонту и косые жаркіе лучи жгли лицо и спину казака, миріяды комаровъ носилисъ въ воздух. Все было тихо, особенно звучно раздавались внизу голоса казаковъ. Коричневый Терекъ гд ровно, гд волнистой

полосой бжалъ подл кордона. Онъ начиналъ сбывать, и мокрый песокъ, сря, показывался, какъ острова, посередин на отмеляхъ и на берегахъ. — На томъ берегу все было пусто, только до самыхъ горъ вдаль тянулись камыши, прямо напротивъ въ аул ничто не шевелилось. Казалось молодому казаку, что что-то необычайное предвщаетъ эта тишина, что везд бродятъ въ чащ и таятся абреки. — Быстрые глаза его видли далеко, но все было пусто, и какое то томительно-сладкое чувство не то страха, не то ожиданья наполняло его душу. Въ такомъ состояніи мысли о Марьян еще живе приходили ему въ голову. Онъ вспоминалъ свое послднее свиданье, мысленно ласкалъ ее и, вспоминая тогдашній разговоръ и хвастливые рчи Иляса о своихъ побочинахъ, упрекалъ себя въ глупости. Потомъ ему вспоминался разсказъ Ерошки объ отвт старика эсаула, потомъ онъ представлялъ себ новую хату, которую онъ купитъ и покроетъ камышомъ, Марьяну своей женой, садъ, въ которомъ они вмст работаютъ, потомъ походъ и проводы, и слезы Марьяны и........

Шорохъ въ чащ за его спиной развлекъ Кирку; онъ оглянулся. Рыжая собака дяди Ерошки, махая хвостомъ, трещала по тернамъ, отыскивая слдъ. Немного погодя на тропинк показалась и вся колоссальная фигура Ерошки, съ ружьемъ на рук и мшкомъ и кинжаломъ за спиною.

— Здорово дневали, добрые люди! крикнулъ онъ, снимая растрепанную шапчонку и отирая рукой потъ съ краснаго лица.

— Слышь, дядя, какой ястребъ во тутъ летаетъ! отвчалъ одинъ изъ казаковъ, сидвшій на завалин: во тутъ на чинар, какъ вечеръ, такъ и вьется.

Другіе казаки смялись. Ястреба никакого не было, но у казаковъ на кордон въ обыкновеніе и забаву вошло обманывать старика.

— А свиней не видали? спросилъ онъ, узнавъ голосъ шутника.

— Нтъ, не видали.

— Ишь казаки, мимо васъ слдъ прошелъ, презрительно сказалъ Ерошка, а они не видали. —

— Легко ли, свиней смотрть, отвчалъ урядникъ, вышедшій на крыльцо; тутъ абрековъ ловить, а не свиней надо. Что, не слыхалъ ничего ты?

— Нтъ не видалъ. А что чихирь есть? дай испить, измаялся право; я те свжины дамъ, вчера убилъ однаго.

— Слыхали; ладно, заходи. А что же ты абрековъ то не боишься, дядя?

— Эхе! хе! хе! только отвтилъ старикъ, улыбаясь. — Ты скажи, гд слды видалъ? хочу нынче ночку посидть.

— Да вотъ Кирка знаетъ, отвчалъ урядникъ. — Масевъ, ступай на вышку.

Кирка сошелъ съ часовъ и подошелъ къ дяд.

— Ступай на верхній протокъ, сказалъ онъ: тамъ олнь ходитъ, я вчерась стрлилъ, поранилъ, да не нашелъ. —

— Эхъ дуракъ, дуракъ, поранилъ, а не досталъ, сказалъ Ер[ошка]. — За что звря погубилъ? Эхъ ты. — Слышь, продолжалъ старикъ: Хаджи Магоматъ коня приводилъ. Конь важный! Да и проситъ, бестія, 80 монетовъ; гд ихъ возьмешь- то? —

— Эка! Меньше не отдастъ? сказалъ Кирка; а что же онъ сюда не привелъ?

— Да что водить то, вдь не купишь; я такъ и сказалъ, чтобы не водилъ. —

Кирка задумался и помолчалъ. Потомъ, подмигнувъ старику, отвелъ его въ сторону.

— А что у Иляски эсаула былъ? сказалъ [онъ] по-татарски.

— Ведро поставишь? сказалъ Ерошка. — Былъ. И старуха твоя ходила.

— Ну что жъ? нетерпливо спросилъ Кирка.

— А ты думаешь что? Не отдастъ? А?

— Да что же? —

— Полведра поставишь?

— Поставлю. Да что же сказалъ то?

— А то сказалъ, что, пущай молъ парень въ строевые заступитъ, тогда и двку пускай беретъ.

— Право?

— А ты что думалъ? я ему говорилъ, что я старикъ, я бобыль, я домъ Кирк отдамъ, Кирка такой сякой. — За тобой осьмуха. Ну, да ладно. Да ты гд олня-то стрлилъ? Эхъ дуракъ, дуракъ, поранилъ звря и не взялъ. За что? вдь онъ тоже человкъ, какъ и ты. —

— Да пойдемъ съ нами, отвчалъ Кирка, мой чередъ въ секретъ идти, я теб укажу: отъ верхняго протока недалече. —